Там же где-то упокоились документы моих посещений Эрики, и можно восстановить приблизительный период нашего сервиса. Но не лежит душа туда лезть.

А вот где упокоилась Эрика я не знаю.

 

Первая моя с ней встреча была эпизодической. Я только начинала постепенно передвигаться в Липхук, что было несомненным плюсом после моих многомильных разъездов в районе Грэйшота, Хэдли и Олтона. Я, можно сказать, стремилась всей душой перебраться на базовую работу в Липхуке. Казалось бы – 4-5 миль разницы, ну иногда 6-7. Делов! Однако разница эта становится существенной, если прибавить дополнительные мили между клиентами, а также жуткую по унылости вечернюю дорогу между Олтоном и Петерсфильдом: узкую, петляющую меж полей, с проползанием через древний Сельборн и неожиданными встречами с полицией в кустах (в те времена они почему-то ловили нарушителей именно в этом районе).

А тут – прямой проезд по старой А3, маленькая деревня, клиентов куча – мечта!

К Эрике я заскочила тогда разово, чтобы потом вернуться уже всерьёз.

Пожилая дама с тремя мелкими собачками нуждалась в небольшой персональной помощи. Как сейчас помню: она ещё жила наверху (stair lift), передвигалась не без труда (Zimmer frame), но животные предполагали известный уровень самостоятельности. И я не помню, сколько месяцев прошло, прежде чем я получила Эрику в новом качестве: после госпиталя, сидящей в инвалидном кресле, с кроватью, переведённой на первый этаж, в гостиную.

Меж тем, внизу уже была оборудована исправная wet room, к ней прилагалось shower chair, в крошечный садик позади дома вела ramp, по которой можно было выехать погулять, а собачек пока что приютила (как я поняла) специальная служба. Впоследствии двух из них вернули, но третьей, самой молодой, нашли таки новых хозяев (по соглашению с Эрикой, разумеется). Остальные – беспородный рыженький и черный скотч – были немолоды и не нуждались в большой физической активности.

 

Надо сказать, Эрика меня запомнила. Я тогда слегка робела и была ужас до чего прилежна. А Эрика – из крупных, нордического типа дам – имела хорошо поставленную речь и манеры преподавательницы в женской гимназии. Кстати, я примерно угадала: она многие годы работала на ВВС, делая, если я не ошибаюсь, программы для радио.

Поэтому я всегда чувствовала некий барьер между нами, такую вот лёгкую снисходительность образованной леди по отношению к голимой иностранке, сдобренную хорошо упрятанной агрессией. Правда, не ко мне лично – Эрика была строга по жизни.

В Липхук она перебралась из другой деревни, овдовев и купив дом (вернее, треть дома) рядом с одряхлевшей матерью (буквально в двух шагах, в такой же квартирке) и навсегда прекратив отношения с братом, не пожелавшим (или не успевшим) выполнить сыновний долг. Он проживал где-то гораздо севернее, и я так и не узнала, была ли у него семья.

Эрика детей не завела, муж умер много раньше нашей встречи, и она не любила о нём говорить. Я только знаю, что он тоже был как-то связан с ВВС, писал книги о героях и, похоже, чем-то провинился перед супругой. В одной из верхних комнат я нашла его портрет: субтильный мужчина в очках смотрел немного испуганно. Мне он понравился, и я предложила Эрике принести портрет вниз. Но она не захотела.

 

Так вот, пакет у Эрики был не слабый: аж четыре посещения, регулярный душ, ежедневное приготовление горячего ланча, впоследствии ещё и закупка продуктов. Собак выгуливала подруга Мод, жившая неподалёку. Иногда навещал приятель – интеллигентного вида старый джентльмен, чья дочь долгое время добровольно помогала с уборкой и покупала еду. В какой-то момент они очень поддержали Эрику, когда ей меняли внизу ковролин на линолеум. Я сама в тот день продежурила не один час, помогая Эрике временно переместиться наверх.

Местный мальчик приходил подстригать кусты (он был немножко handicapped, но, на мой взгляд, делал это хорошо – пока Эрика однажды не отказалась от его услуг). В бывшей гостиной стоял проигрыватель, на ночь мы оставляли возле кровати радио... В общем, жизнь шла своим чередом, но состояние Эрики медленно ухудшалось: она становилась всё менее устойчивой и всё с большим трудом поднималась, пересаживаясь с кровати в кресло и наоборот. Опиралась она при этом на пресловутую раму, что, строго говоря, есть нарушение техники безопасности.

Так нам однажды сказали на ежегодном update. Очень полезное это дело: раз в год заново прослушать основной курс кэрэрской премудрости. Потому что, во-первых, поработав, воспринимаешь эту информацию уже несколько иначе (тем более, её порой обновляют), а во-вторых, сама работа несколько угнетающе действует на психику (по крайней мере, на мою): всё происходит как бы при слегка изменённом сознании, из которого могут напрочь высыпаться самые азы.

Та же вот рама: интересно, а на что должен опираться встающий с кровати клиент, если ему это трудно? (Оставим за кадром мою ногу, эту раму придерживающую – и, о да, она только для ходьбы, я помню!). Тогда следует попробовать ротонду – таков ответ.

Знаете ли вы, что такое ротонда? Отличная вещь, скажу я вам: такая вращающаяся платформа с перилами – очень облегчает пересаживание из одного места в другое. Разумеется, она тяжёлая. То есть, катать её – то ещё удовольствие. А отнести на второй этаж – вообще нереально. Правда, можно иметь две ротонды (не встречала такого, но теоретически...).

Впрочем, Эрика проживала теперь внизу, и приобретение ротонды представлялось хорошим выходом из положения.

Разумеется, всё это должно было быть оформлено через GP и occupational therapist-а.

 

Ах, как мне понравилась эта специальность – occupational therapist! Такая благородная, знаете ли: заявляешься к клиенту и планируешь для него оптимальную обстановку со всеми equipment & environment штуками: какую кровать купить, куда поставить, как оборудовать ванную, нужен ли подъёмник... Как здорово, должно быть, прийти и вместо personal care объяснять почтительно внимающим родственникам, например, куда правильно передвинуть мебель, чтобы ослабевшая после инсульта половина тела постепенно включалась и восстанавливалась...

Я даже стала искать себе курсы оккупационной терапии, потому что чуяла: это самое моё. Но тогда курсы не укладывались ни в мой рабочий режим, ни в мои финансы. И не предполагались в образовательной программе компании, к сожалению.

 

Так вот, оккупационная терапевт явилась и довольно быстро организовала Эрике ротонду. Я гордилась собой: вот же, есть же способ всё нормально устроить. В наших отношениях с Эрикой появилось больше тепла, тем более она, само собой, любила живую природу, а я ей всячески подыгрывала.

Через окно гостиной можно было видеть приходящую пару уток (я выносила им хлеб), иногда прилетали красноногие перепёлки (одна из них – или один – однажды долго сидела на гребне соседней крыши и трещала на закат), даже ястреб-перепелятник как-то опустился с воробьём в когтях на эрикову лужайку.

Кстати, лужайку подстригал сосед (а Эрика отдала ему в пользование свой гараж), цветы сажала верная Мод, вокруг двери вился старый пучок клемантиса (по-нашему, ломоноса) с крупными белыми цветами, а рядом рос куст hebe, который цвёл буквально не переставая, и зимой, и летом.

Я как-то сделала для Эрики фотографию уток, а также подарила ей мою картинку рыжей подмосковной белки – с дополнительными рассказами об их привычках.

Собачки, правда, быстро одряхлели. Первой стала болеть рыженькая, и, видимо, после очередного визита к ветеринару (с помощью одного из друзей), Эрика дала согласие её усыпить. Вторая держалась дольше и преданно умерла во сне, дав обнаружить свой трупик пришедшей утром девочке. Мне повезло – это была не я. Эрика очень горевала и заказала урну с прахом.

Так и протекала наша служба, и я помню, мы уже довольно помногу болтали с Эрикой, дамой вообще-то скрытной, но не чуждой покровительственно-просветительного задора, и я организовала ей еловые ветки на Рождество, и даже уговорила подкупить кое-что из одежды  (гардероб у Эрики был скудным). И ещё приносила показать подберёзовики, которые собирала на пятачке возле её дома – всё развлечение для старушки.

 

Между тем проблемы с mobility продолжались. Уже и подняться с помощью ротонды становилось для Эрики всё сложнее. К тому же из-за долгого сидения в инвалидном кресле у неё разладился кровоток в ногах: они не только отекали, но кожа стала хрупкой и склонной к постоянным инфекциям. Медсестра приходила их бинтовать, и Эрика подолгу оставалась  забинтованной, что, кстати, помогало. Но периодически их разматывали. Тогда мы надевали на Эрику компрессионные чулки на всю ногу (основным надевателем была я), причём, делать это надо было крайне осторожно: чуть царапнутая кожа не затягивалась, а после вечернего стаскивания чулка ещё и открывалась ранка с фонтаном крови. Далее могло начаться воспаление.

Был период, когда мне приходилось заклеивать эриковы ноги подручными средствами, воюя в офисе, поскольку нам вообще-то не разрешалось наклеивать что бы то ни было самим, а оставить это дело не представлялось возможным: кровотечение останавливалось медленно, пачкая всё вокруг и приваривая потом кожу к чулку. Приходящая раз за разом медсестра стала оставлять квадраты пластыря (о моём уважении к nurses я ещё скажу отдельно), баталии в офисе об можно-нельзя так и держали нас в подвешенном состоянии (ибо моей, как мне казалось, разумной идее провести по быстрому тренинг с любой местной делегированной nurse почему-то не суждено было реализоваться), пока новая менеджерша не внесла, наконец, ясность: заклеивать разрешено, просить оставить пластырь легально, но только он должен быть без лекарств.

Далее нам велели пересаживать Эрику в обычное кресло между ланчем и обедом, а чулки снимать-надевать ежедневно. Потом Social Service увеличил время для вечернего вызова, и офис стал присылать по два кэрэра.

 

Таким образом, мы начали работать парами. Но тут у нас происходили первое время постоянные накладки: я часто оказывалась с Эрикой наедине по причине невозможности найти второго человека. По старой памяти я совершала все необходимые действия, что стало сказываться на состоянии моей спины и правого колена. Почему только правого? Потому что утренняя нагрузка по вставанию с кровати приходилась именно на него.

Даже теперь, оглядываясь назад, я плохо представляю себе, как иначе можно было поступать во всех этих ситуациях «подставы», в которых я и тогда не находила в себе сил обвинять дорогих коллег. Видит бог, они крутились, как могли, иногда даже предупреждая меня об очередной накладке. Что может сделать кэрэр, обнаруживший необходимость переместить клиента в одиночку? Например, вечером, накануне длинных выходных (которые не для меня) или утром, перед чередой остальных вызовов, если времени не остаётся, а переложить ответственность совершенно не на кого: следующий визит тоже мой.

В общем, я начала совершать подвиги, и даже приходила с утра пораньше, чтобы всё успеть (за эту благородную инициативу мне, разумеется, не заплатили), взывая и ругаясь, но таща свою лямку как последняя идиотка.

Одним из пунктов моих постоянных изысканий был специальный хойст для вставания – девайс, встречающийся редко, но очень удобный и крайне желательный для нашего случая.

Но мне было сказано, что через NHS получить его маловероятно. Ну, понятно, ресурсы не бездонны, а Эрика и так много чего поимела от государства. Хотя никогда не знаешь, откуда черпается очередное благо: тема чужих финансов – табу, и я до сих пор чувствую свою инвалидность в этой области care, плоховато понимая, как оно работает.

 

Парное обслуживание постепенно налаживалась: вместе со мной стала приходить, например, весёлая польская девочка Магда, какое-то время захаживала энергичная итальянка Лина, а после подтянулась и Сэнди, моего возраста кэрэрка в весе пера, чей опыт и навыки меня очень вдохновляли. Сэнди двигалась со спринтерской скоростью, будучи при этом совершенно невозмутимой. Она фильтровала лишнее и необходимое на подлёте.

Потом пришёл и черед мальчиков.

Лина, к тому времени перешедшая уже полностью на работу в офис, порадовала меня этим известием. Я запротестовала: Эрика не захочет, начнёт скандалить! Даже благообразного немолодого Терри недавно не пустила в дом одна из мнительных особ. А Лоренс с его разбойничьей физиономией? Он как раз тоже начал отращивать бороду...

Но я ошиблась. Теперь я думаю, что Эрика восприняла визиты мужского пола как некое приключение. Все они потом у неё бывали – и деликатный Терри, и грубоватый Лоренс, и новый молодой мальчик Эндрю, и даже громила Крис, тоже из Польши, которого я однажды вызвонила в отчаянии: я просто не могла уже одна передвинуть Эрику, а он безропотно подскочил и помог, добрая душа. Потому что новая проблема стала нарастать во всей своей безнадёжности.

 

Что-то происходило с Эрикой время от времени – её начинало скрючивать, заваливая на один бок. При этом она слабела головой, становясь не очень адекватной: заторможенной и раздражительной одновременно, часто со спутанной речью, но неизменным яростным нежеланием показать себя врачу.

Однако, показать её было необходимо, причём именно в момент этого «приступа», который постепенно проходил сам, успев нас изрядно вымотать: попробуйте-ка переместить человека в таком состоянии!

Ротонды уже давно не хватало для наших целей, выработанная система переставала быть безопасной, и регулярная дилемма «справиться или звонить в Амбуланс» утомляла крайне. Я непрерывно дёргала коллег, требуя связаться с эриковым GP, которую до этого ни разу не встречала.

 

И не встретила никогда – что, безусловно, благо, ибо, встретив, могла бы наломать дров, борясь с желанием плюнуть этой даме в морду. Да-да, именно так. Я назову её доктор Ша, не нарушая тем самым приватности и давая себе высказать то, что я думаю об этой женщине – и про её квалификацию, и про её человеческие качества. Без мата, конечно, хотя это трудно.

 

Доктор Ша, полагаю, видела свою пациентку в то, послегоспитальное, время, когда надо было, связавшись с социальными структурами, налаживать для Эрики care. Но далее она не утруждала себя визитами, что, в общем-то нормально для GP. Однако состояние Эрики не только менялось (д. Ша постоянно извещали об этом) – последняя проблема действительно сильно осложняла нам жизнь, и офис проявил настойчивость. До этого приходили медсёстры – прекрасные женщины, работающие много и тяжело, причём с куда большей мерой ответственности, чем кэрэры, и на вполне сравнимую зарплату. Отличительная их черта – неизменная вежливость и готовность выслушать. Но они не ставят диагнозов – то есть, не могут решить, что делать с пациенткой, периодически складывающейся пополам.

GP, не часто покидающие рабочее место, получают совсем другую зарплату. Об их манерах и готовности выслушать я, пожалуй, промолчу – будем считать, что мне не везло, как раз именно в Липхуке, когда я пыталась до них достучаться, дабы помочь клиентам. Я быстро усвоила, что у офисных девочек оно получается лучше и делегировала им эту, вовсе не мою, работу с благодарностью. Эрику требовалось осмотреть и понять, что с ней происходит. Поставить диагноз, чёрт возьми!

Д. Ша была, наконец, отловлена и направлена. Вердикт был вынесен быстро: цистит. Лекарство назначено: амоксициллин, антибиотик широкого спектра. Был, разумеется, сделан анализ мочи (я лично заскочила с ним в поликлинику), который цистит подтвердил.

 

Цистит – обычное дело у пожилых людей, ослабленных возрастом и малоподвижным образом жизни. Прокладки также способствуют инфекции, которая, если её не долечить, становится хронической. То есть, проявляет себя время от времени, причём не только болями, но и общим недомоганием, температурой и даже спутанным сознанием.

Эрика не жаловалась на боль, не казалась горячей, а вот с головой проблемы были всякий раз, когда её сгибало. Обычно это продолжалось день-два, потом постепенно проходило.

Короче, так оно у нас и шло: время от времени на Эрику накатывало «condition», из офиса звонили, мы относили куда надо мочу и забирали в аптеке амоксициллин. Однажды ей почему-то выписали другой антибиотик, который обычно дают именно при цистите (возможно, д. Ша в тот день не работала или случайно нажала не на ту клавишу). Но потом всё вернулось обратно к этой диковатой схеме.

 

Почему диковатой? Ну вот давайте попробуем приглядеться.

Амоксициллин – не самый лучший вариант для лечения цистита, особенно после уже многократного употребления. Да и, похоже, скрючивание Эрики не имело к циститу никакого  отношения. Это относилось скорее к нервной системе, чем к выделительной. Пару раз результат анализа оказывался негативным, а Эрика всё равно сидела, согнувшись направо и вниз.

Время от времени мы не успевали обратиться за очередной порцией антибиотика (как ответа NHS на наш вопль о помощи) и «состояние» проходило само. Я даже уговорила однажды Сэнди подождать денёк до понедельника: смотри, ей уже стало лучше, без лекарств.

Зато сгибало с каждым разом всё сильнее, и, даже если предположить, что «таблеточки помогли», некоторое время после их получения мы успевали ещё помучиться с бедной Эрикой, пока её не «отпускало».

Что же до д. Ша, то она больше не навещала Эрику, не интересуясь, что с ней происходит – ведь постоянно ж звонят...

 

В какой-то из вечеров, после утреннего и дневного названивания в офис, получив заверения, что сегодня докторша непременно попозже зайдёт, я обнаружила Эрику сидящей в кресле уже просто носом в пол. Свет не горел, а когда я его зажгла, на столе возле Эрики обнаружилась коробочка с тремя таблетками амоксициллина.

Я не знаю, что д. Ша имела в виду, давая столь смехотворное количество лекарства скрюченной и не очень хорошо соображающей старой женщине, почему она не догадалась хотя бы зажечь ей свет на прощанье, не оставила записки (медсёстры всегда отмечались в нашем журнале) и не перезвонила моим коллегам. Я вообще не могу с полной уверенностью утверждать, что у Эрики была именно она и не всё, возможно, помню правильно.

Зато я хорошо помню, как озверела.

Я сумела переместить Эрику в инвалидное кресло, а потом благополучно уложить в кровать. Мы, можно сказать, были с ней молодцы, мы справились. Но по дороге я таки сказала всё, что я думаю о местном NHS и, особенно, о д. Ша. Последнюю я охарактеризовала от всей души: и как врача, и вообще.

Я чувствовала себя в праве на такое поведение и полагала, что Эрика будет со мной солидарна – хотя бы внутренне. И ошиблась самым прискорбным образом.

Я даже увидела нечто в её глазах, как будто что-то кликнуло и блеснуло нехорошим огнём, но не придала тому значения. Я подумала, что Эрике, конечно было неприятно и обидно... Но ведь я её, можно сказать, спасла.

Ей и вправду стало сильно легче на другое утро.

Но её отношение ко мне с этого дня переменилось бесповоротно. Она меня не то что разлюбила (я на это не претендовала) – она меня возненавидела.

 

Дальнейшая наша рутина проистекала с переменным успехом. Вдруг появилась новая оккупационная терапевт – очень славная и деловая, мгновенно (ну, прямо чудо!) организовавшая нам искомый хойст. Поднимать Эрику стало гораздо легче. Вахты наши пришли в утомительный, но чёткий режим: обычно я работала в паре с Терри, а Магда – с Лоренсом. Днём я часто оказывалась с Сэнди, которая наотрез отказывалась тягать Эрику из кровати по утрам, но мы прекрасно справлялись с перемещениями из одного кресла в другое, а также с ланчем.

Эрика же становилась всё грубее, до полной невыносимости. Мальчиков она не отвергла и даже, кажется, теперь относилась к ним теплее, чем к девочкам, но им тоже попадало. Особенно почему-то Терри – самому благообразному из нас немолодому парню, неизменно доброжелательному и не склонному огрызаться. Видимо, это особенно вдохновляло Эрику на придирки.

Каким-то образом у Эрики появилась ещё одна собака. Она говорила как-то, что хочет немолодую и мелкую – собака оказалась лабрадором (правда, старым). Пёс был ангельского нрава, очень приветливый (кажется, больше всех он любил именно Терри), но жизнь у него на новом месте была довольно унылой.

Ел он только сушку из большого мешка, гулять ходил раз в день с верной Мод, а хозяйка, кажется, не особо его замечала. Хотя была по-своему довольна, конечно.

Мы иногда давали ему лизнуть чего-нибудь настоящего – хотя выбор был невелик: Эрика не ела мясного.

Так что потом, надеюсь, псу нашли лучшее место.

 

Что до меня, то, имея мои услуги чаще других, Эрика была вынуждена терпеть моё присутствие, но не уставала высказывать все знаки отвращения. Я не буду перечислять, что она несла, но итоговой её идеей стала «вас мне тут не надо» с регулярным ритуалом отвергания под лозунгом «придут другие, хорошие». Могла и замахнуться, хотя, было видно, сдерживалась. Кстати, ряды «хороших» к тому времени несколько поредели: тот старый друг сам был в очень тяжёлом состоянии, и его дочь теперь ухаживала за отцом. Таким образом, я ещё часто закупала еду (на это было выделено лишнее время – последний, надо полагать, резерв социального пакета), а убирать и вовсе стало некому и некогда – выгребали все по мере сил.

Я кое-как справлялась с работой, но это была невесёлая жизнь. Умом я понимала, что у бабки маразм, но попробуй не раздражаться, когда такая усталость, а во дворе темно, а впереди ещё несколько клиентов, и тут эта Эрика, кое-как водворённая в кровать, чуть не пихает меня ногой и требует, чтобы чулки с неё снимал Лоренс (иногда мы меняли порядок в парах). А Лоренс как раз деликатно выскочил курнуть, но я гоню его обратно, мстительно советуя снимать чулочки помедленнее, раз уж дама его хочет.

 

Ещё у Эрики тряслись руки, и она уже не могла нормально есть, роняя всё на пол. И пару раз просто отключалась в своём кресле, быстро, правда, возвращаясь в сознание, но с провалом в памяти. Сидела она уже хронически набекрень, затвердевшая в этой позиции, пока её очередной раз не сворачивало ещё хуже. И стоять она в хойсте едва могла, скорее уже висела, что тоже всё тормозило, но деваться-то было некуда.

Однако нашёлся ответственный человек, увидевший эту вопиющую ситуацию: та самая новая оккупационная терапевт, так вовремя помогшая нам с хойстом. Она пришла и сказала, что больше так передвигать Эрику нельзя, не полагается. Поэтому надо налаживать обыкновенный хойст и, стало быть, менять рутину.

 

В нашей команде к тому времени произошли некоторые изменения. Умница Магда переместилась в офис, где потом устроилась довольно удачно. Вслед за ней туда отправился мальчик Эндрю – он вскорости стал заведовать, так сказать, финансовой стороной нашей деятельности, за что ему отдельное спасибо. Зато к нам добавилась новая девочка Лора, тоже некрупного размера, которую Эрика не слишком терзала – видимо, за скромность и бесстрашие. Основной же страдалицей, несущей знамя этого похода в область бреда, оставалась я.

То есть, на мне оказалась некая ответственность за дальнейшее – и я сразу стала говорить, что с другим, классическим, хойстом, с которым мы будем переносить Эрику туда-сюда, времени уже не хватит, давайте менять пакет, assessment required. Я очень громко это твердила, потому что понимала, что продолжение банкета загонит меня в гроб. Возможно, ужас перед этой перспективой помог мне быть услышанной. У меня вообще не проходило чувство, что я обладаю неким дефектом, не дающим пройти сквозь фильтр внимания, неизбежный для любого принимателя решений. Вот и в офис меня не звали – да я и сама не рискнула бы: а вдруг я плохо буду понимать звонящих или медленно работать на компе... Нет, пусть уж лучше другие...

Итак, появилась тётенька из Social Service, и наша occupational therapist пришла, и ещё одна дама, которая, по-видимому, занималась финансами Эрики, и они начали совещаться.

Эрику я в тот день приодела особенно тщательно. Откуда-то выплыл совершенно прекрасный вязаный кардиган – подарок брата, который Эрика вдруг согласилась надевать, и сидела важная, довольная, успев даже рассказать, что вот это вот брат подарил, есть у неё брат, правда далеко.

И ещё я подмела и протёрла пол, потому что и еда, и шерсть собачья...

 

Выездная сессия мирно побеседовала с Эрикой, проверила её способность быть поднятой и покормленной и, видимо, сделала свои выводы, в упор меня не видя. Озадаченная этим феноменом, я попыталась второпях, на кухне, намекнуть социальной работнице, что у нашей подопечной цветущая деменция, и хорошо бы поставить диагноз, может какие-нибудь другие лекарства потребуются... А доктор её как-то забыла совсем... Социальная дама кивнула, глядя сквозь меня.

Вердикт, однако, последовал: расширение пакета невозможно по финансовым причинам, расклад времени остаётся прежним, но хойст теперь будет другой. С вердиктом меня ознакомили в офисе.

Я взвыла и потребовала показательного выступления в присутствии тех же судей. Давайте проверим. Меж тем мы опробовали с Терри новый вариант вечерней рутины и успели: впритык, умаявшись, как два борца. Было ясно, что дальнейшее ухудшение состояния Эрики не даст нам обслуживать её вовремя. Тем временем мне обещали, что оккупационная терапевт придёт вот буквально завтра, правда, только она одна, но из офиса тоже кто-нибудь будет.

Но она не появилась. Оказалось, она вообще перешла на другое место работы, оставив нас сиротами перед лицом надвигающегося кошмара.

С другой стороны, а чем бы она теперь могла помочь?

 

Пару дней спустя новая девочка Лора во время вечернего визита обнаружила Эрику буквально висящей в инвалидном кресле. Мы уже пристёгивали её, несмотря на протесты и «временно» не пересаживали в обыкновенное кресло, из которого она бы выпала. Эрика была без сознания, и Лора сразу вызвала Амбуланс. Возразить против прихода врачей Эрика уже не смогла.

Всё оказалось весьма удачно, насколько оно может быть при таких печальных обстоятельствах. Я много раз говорила Лоре, чтобы она себя берегла, не повторяла моих глупостей и следовала инструкциям – а тут и вопросов не возникло, Эрику сразу увезли в госпиталь. Где она провела недели две, по меньшей мере.

Я неоднократно спрашивала в офисе, как она там. Д. Ша её бросила, другая участковая, заглянувшая к Эрике однажды (видимо, вместо коллеги) простодушно сказала, что не может понять, что с ней, но теперь-то картина была обязана проясниться. Однако никто ничего не знал.

А потом мне сообщили, что Эрика возвращается домой.

– Как так? – возопила я, – В каком она состоянии, каким образом мы сможем теперь её обслуживать?

Ответа на это не последовало, но мне объяснили, что, поскольку она была в значительной степени на мне, я и должна принять решение. В смысле, имею право.

Ну, так я его приняла. И сказала, что отказываюсь, извините, и никто на меня не давил, зря я так верещала.

 

Эрика действительно вернулась домой – это мне Мод рассказала. К ней сначала ходили девочки из «аварийного» агентства, а потом она перешла на постоянную основу в другое, петерсфильдское. Но вся эта музыка играла недолго: Эрика снова попала в госпиталь, потом опять. Потом её перевезли в Винчестер, в такое «специальное место» для подобных нарушений – так Мод сказала. Она её навещала, но нечасто, и дала мне понять, что с головой у Эрики лучше не стало.

Зато, возможно, ей нашли что-нибудь, разжавшее тот спазм, и она смогла хотя бы спокойно сидеть. Ну не все же врачи, как д. Ша – пусть даст ей господь такую же старость и такого же GP.

 

Так я себя оправдываю в собственных глазах, потому что я ведь Эрику сдала. У меня был выбор: жертвовать собой или нет. Я выбрала нет – а что, нельзя?

У меня до сих пор даёт о себе знать спина, хотя первая травма была не от Эрики, а от моего давнего неудачного падения на лыжах, просто упражнения с Эрикой её усугубили. И ещё мне пришлось какое-то время носить наколенник, потому что колено как будто разболталось, и даже сейчас иногда болит.

Долгое время я специально проезжала мимо её дома (с какого-то момента там появились новые жильцы), проверяя, почую ли я смерть. У меня так иногда бывает – будто дыхнёт холодом из окон. Потом перестала. А когда однажды решила собрать на знакомом пятачке грибов, вышел сосед и заорал, что это их общая лужайка, и нечего мне тут. И я ушла – в Липхуке грибов навалом, не спорить же с ним. Хотя странно, отчего такая злость?

Эрика прожила в Винчестере ещё около года.

 

И вот ещё что: не надо иллюзий. Я всегда была для Эрики чужой, а доктор Ша – своей. Пусть не выполняющей своих обязанностей и вообще сукой. Но своей, частью системы, если хотите. А я посмела в её лице эту систему нивелировать и даже как бы оскорбить. «Если бога нет, то какой же я тогда штабс-капитан?» Даже если бы я Эрику любила, а не просто старалась бы хорошо выполнять свою работу, это ничего бы не изменило.

Или, может, всё проще – Эрика боялась д. Ша. Я ведь потом ещё не раз встречала её пациенток. И все они отзывались о ней очень осторожно, напирая на хорошее обращение. Но кое-что до меня долетело, довольно страшненькое, причём именно из области диагностики. Однако, если спросить, почему бы не пожаловаться – на вас так посмотрят, что станет неловко. Прямо стокгольмский синдром поголовный – а меня-то бояться не нужно, понятно ж. Во всяком случае, лечащий врач – более грозная фигура, чем я.

Ну и хватит об этом, сколько можно!

 

10.11.2016