ТАТЬЯНА ТОВАРОВСКАЯ

Кэрэру к вечеру уже не до шуток, последний call – он трудный самый, мне бы выпасть из двери, доползти до машины и – домой, домой, не оглядываясь. А тут эдакое под нос: хочешь? Как будто расшалившийся мальчик решил порадовать уходящую тетеньку, которая вдруг показалась ему довольно даже милой. Но несколько дал маху, и сейчас получится конфуз. Какое-то мгновение я прямо видела этот предстоящий конфуз, и как потом мама будет ему выговаривать, а он ведь от чистого сердца... И я сказала свое thankyou, и улыбнулась из последних сил, и увезла домой непонятный предмет, не пытаясь вникать, что это было.

Странного человека звали, скажем, Эс. Мы обслуживали его мать – назовем её Мэри, женщину довольно пожилую и очень больную. Английские старушки сплошь и рядом бодро доживают до ста, но эта была не из долгоиграющей породы, с тяжелейшим артритом, уже в инвалидном кресле и проч. Эс жил с ней в большом доме у дороги, когда-то отличном, но запущенном до изумления. В этом доме он вырос с родителям, сестрой и младшим братом, ходил в школу через дорогу и теперь остался с мамой вдвоем. Муж у Мэри умер, остальные дети жили своими семьями, а Эс семьи не завел. Хозяин он был никакущий. Однажды, например, похвастался, что уже много лет обходится без душа и ванны (внизу, там, где предполагалась душевая кабина для Мэри, валялись доски и прочий хлам). Но о матери он по-своему заботился, и жилось им, по-моему, комфортно.  

Вечером они смотрели телевизор. Надо было дожидаться до полдесятого, когда программа кончится, и у нас бывали поначалу некоторые трения на тему времени прихода. Кэрэру ведь хочется отстреляться пораньше, а тут сиди и жди. Потом как-то договорились – я просила звонить из офиса и  выторговывать мне 15 минут, если очень уж подпирало (иногда у меня образовывался перерыв, проводить который в машине было особенно тоскливо). Или я досматривала передачу вместе с Мэри (тогда еще не ввели телефонную регистрацию, и моё время у клиента никто не отслеживал).

Мэри клиентом была не из худших, доброжелательным и терпеливым. Случались, конечно, моменты напряга, но в целом – грех жаловаться. На Эс, всегда готового скандалить ради матери, тоже не стоило обижаться. Потому что он ее любил. Работал он окномоем, машины почему-то не имел и не водил. Иногда за ним заезжала старушка, которая его возила туда-сюда. Время от времени Эс вдруг начинал что-то убирать или покупать для будущих преобразований, но как-то постепенно всё успокаивалось, подобно поднятой волне, и приходило к прежнему состоянию.

Иногда приезжали младший сын с невесткой и маленькими внучками, а также дочь с внучкой-подростком.  Малышки, прелестные куколки, немного походили на бабушку, а вот старшая внучка – нисколько. Да и по возрасту сестры что-то там не складывалось (может, приемная?), но я не спрашивала, конечно. Мне вообще чудилось нечто неправильное в этом семействе. Например, и дочь, и невестка казались ненамного моложе самой Мэри, да и внешне Мэри была, пожалуй, привлекательнее. У нее было приятное умное лицо, такого человека не хотелось огорчать. Хотя особенности кэрэрской работы постепенно, скажем, минимизируют то, что называется душевностью.

Самым же странным был именно Эс. Потому что он ездил в Индию.

Я так и не поняла, что именно он там делал – вроде, это относилось к благотворительности, – но оставался он подолгу, путешествовал, и, похоже, даже водил там машину.

В Индии у него было несколько любимых маленьких мальчиков. Фотографии этих мальчиков висели на стенах, и на большинстве из них мальчик сидел на коленях у Эс. Нет, коллективные фото с индийскими друзьями тоже имелись, а в одной из групп детей оказалась девочка, но на тех, больших, которые всем видно – мальчик. На коленях. Эс его обнимает за плечики или за ножку придерживает.

Мне было интересно проверить – я одна такая наблюдательная? Помимо меня шифты бывали еще у нескольких. Народ хмыкал или пожимал плечами.

Наши мужчины (их у нас немного, но трое как раз работали в этом месте) выражались более определенно – мол, да, фрик. Фотки... того... сомнительные. Случается...

Однажды, во время визита брата, я краем глаза ухватила Эс с малышками в коридоре. Он уговаривал одну из них поцеловать его «по-настоящему». Девочка смущалась и хихикала. Но я не задержалась ни секунды, схватила свою чашку и вышла, отвернувшись. Потому что моя работа на эти полчаса – помочь Мэри с туалетом и дать чай. И все. И, может, мне таки почудилось?

 

Теперь немного про меня.

Дело в том, что я трусовата. Упоение в бою у бездны мрачной на краю – это совершенно не моё. Я избегаю ссор, вечно всех норовлю понять и сомневаюсь в своем праве на суд. Но принципы у меня имеются. Поэтому, когда мое миролюбие (трусоватость) входит в конфликт с ощущением необходимости правильно отреагировать, я очень даже могу. Так, что потом сама себе удивляюсь. Например, когда я подловила старушку-божий одуванчик на избиении мужа, у меня не было колебаний, доносить или подождать. Это – наша обязанность, кстати, хотя мы ходили как раз к старушке, а не к ее несчастному мужу (на нём родственники пытались сэкономить). Я тоже схлопотала пару оплеух, но не смолчала, нет.

А тут – непонятно, ей-богу. Ведь, если вдруг закрутится какая-нибудь процедура, это вряд ли добавит здоровья Мэри. А оно мне надо?

Да я ведь ничего не знаю, в конце концов. Прежде всего – про Индию. Мода на индийскую культуру меня как-то миновала, а англичане туда которое столетие катаются... Ну её, эту мою бдительность, моё дело – прокладки менять, да чай подавать, а не лезть в чужое.

 

А потом вдруг умерла сестра Эс. Он как раз был в Индии, Мэри осталась одна, и мы приходили уже три раза в день. Однажды утром вдруг появилась родственница с известием, и я побежала предупредить в офисе – может, нужна дополнительная помощь? Но ничего не потребовалось, а на похороны Мэри не повезли. Приезжал младший брат, заскакивала старшая внучка (она переехала к тёте со стороны отца), вернулся Эс из Индии... Все опять вошло в привычную колею. Какое счастье, думала я, что мне хватило трусости не возникать с этими индийскими мальчиками.

И однажды Эс подарил мне Себастиана. То есть, это был еще не Себастиан, это была грязная колбаса с оторванным глазами. Какое-то время она лежала у меня в утилити (в сенях), но в один прекрасный день я устыдилась этой слепой морды. Я выстирала будущего Себастиана, высушила в саду, зашила ему бока и купила прелестные глазки. И он переместился в Лизину спальню, обретя имя и место.

И ещё через совсем небольшое время эта история закончилась – вполне классическим образом. Однажды вечером мы с нашим румыном Лоренсом опять напутали с шифтами. Я даже не помню, кто в тот раз был третьим лишним – он или я – но мы оказались у Мэри вдвоём. Последний call, если он просто не твой – не такая уж беда. Не нужно лихорадочно хватать расписание или звонить бестолочам из «Центра», теряя драгоценное время. Никто уже не ждет, можно спокойно закончить и приехать домой чуть позже, чем могла бы.

Мэри, кажется, была довольна, что тут ненароком собралась целая компания, и все болтают этак дружески и смеются.

Ночью у неё случился инсульт. И она уже не вернулась домой. Какое-то время после госпиталя Мэри провела в доме для престарелых, совсем рядом от своего собственного. Я встретила Эс на улице – он шел как раз от матери. Он был грустен, сказал, что приходит каждый день, но она все равно никого не узнает. Даже его.

Довольно скоро Мэри умерла. Я часто видела Эс – то бредущего со своим окномойным инвентарем, то в супермаркете с бабушкой-шофёром. Иногда я махала ему рукой, пару раз мы поговорили. Не знаю, живёт ли он всё ещё в этом своём доме, ездит ли в Индию. Я больше не работаю кэрэром, я многое стала забывать.

И не спрашивайте меня, как надо поступать с педофилами. Убивать на месте, как же ещё?

​

09.2016

​