обращёнными к старой А3.

За домами открывается вид на долину. Внизу, за перелеском и полями, пролегает ещё одна дорога. Если ехать по ней поздно вечером, можно видеть далеко над головой вереницу окошек.

А если ехать по старой А3 утром, то можно видеть солнце, встающее за этими домами.  Часть окон у них смотрит прямо на восход.

Патрик Бест жил в первом таком доме со стороны Рэйка. Площадка перед его домом была не самая широкая – так, на пару гаражей, островка зелени с клумбой и места для ещё нескольких машин. Зато дом, растянутый вдоль склона, отличный – там даже есть небольшой бассейн. С другой стороны дома – узкая полоса земли, бордюр и обрыв, заросший рододендронами.

В зарослях копошится уйма птиц, прилетающих время от времени к кормушке посреди лужайки. Белки залезают на кормушку за своей долей, вдоль по газону рассаживаются кролики. Иногда появляется одинокий фазаний петух – это прикормленный фазан, хозяин сада.

Патрик, изящный джентльмен на последней стадии рака, проживал в этом доме один со своей постоянной сиделкой (live-in) – назовём её Барбара. Четверо взрослых детей имели свои семьи, и, хотя навещали, как мне сказали, отца, весёлых сборищ уже не устраивали: Патрик был очень слаб, много спал под морфином, и вообще врачи давали ему несколько месяцев сроку.
Live-in по контракту должен иметь часы и дни off. То есть, на смену себе ежедневно (на два часа, например) или на день следует найти другого кэрэра. Обычно это делается через своё же агентство, но Барбара работала без посредников и нанимала себе смену сама. Агентство находила из тех, что поближе. Какое-то время её подсменщицей была я.

 

Барбара приехала из Южной Африки. Там у неё оставался дом и взрослый сын. В Англии не было ничего.

По возрасту она постарше меня, крепкая и спокойная, как слон. Иногда мы выпивали по чашке чая вдвоём и вели женские разговоры на профессиональные темы. Разумеется, мой опыт был несравним с её – она много лет зарабатывала кэрэрством.

Я расспрашивала о семье Патрика – так, ничего особенного, без подробностей. Узнала, что у него были две жены: одна – мать его детей, на другой он женился позже, она была художницей. Похоже, он умел устраиваться по жизни: обе жены его преданно любили, дети уважали, дом был выше среднего достатка, и даже рак протекал медленно, а боли купировались медициной. Я спросила Барбару о некотором ехидстве патриковой улыбки, с которой он встречал мои старания ему угодить. Барбара ответила, что старик никогда не уважал особенно женщин, но, человек вежливый, грубостей говорить не станет, старая закалка даёт себя знать. Ага, подумала я, представив его помоложе и в обществе дам, – такой будет кивать и улыбаться, а потом скажет что-нибудь убойное.

Впрочем, это были мои фантазии, а на тот момент была, несомненно, женщина, которую Патрик уважал – Барбара.

Иногда она журила его за непослушание: упрямец не выполнял предписаний доктора. Но вообще-то он её слушался. Зато она, например, возила его на море. На моё удивление отмахнулась: совсем не сложно, а мы там посидели в кресле, подышали свежим воздухом. Патрику нравится.

Как-то я спросила, не знает ли он Донателлу. О! – заулыбался Парик, – Конечно! И мужа её он хорошо помнит. На другой раз, собирая для Донателлы землянику на её лужайке, я срезала розу и предложила подарить её Патрику. Донателла обрадовалась, передала вместе с розой привет, а я посожалела, что нельзя их собрать: посидели бы, вспомнили былое. Забавная получилась бы парочка: большая шумная Донателла и тихий Патрик со своей улыбкой. Но – нельзя, такого рода инициатива должна обговариваться с родственниками. Да и рискованно – не то уже состояние у обоих.

 

Старший сын Патрика жил во Франции. Наверное, он и сейчас там. На снимках можно видеть элегантного мужчину, красавицу-жену и пару мальчиков, как мне показалось, не ранних. Похоже, сын процветал. И обожал семью – прямо картинка из журнала. Чужая породистая жизнь смотрела на меня с этих снимков. Умом я понимала, что это глянец, фасад, что победоносный вид ещё не значит отсутствие проблем и потерь, что – вот он, рак, например, который не выбирает... Но укол тоски и незащищённости настигал меня посреди щегольской гостиной с креслом, в котором дремал Патрик, обложенный подушками, укрытый пледом, старый, слабый, на последних днях, но не брошенный на произвол – не знаю, чего уж там.

Может быть, унижения.

Сын выбирался к отцу время от времени. Однажды мы пересеклись. Он оказался тоже небольшим, но повыше и покрепче отца, действительно элегантным и с той аристократической доброжелательностью, которая растёт в домах, где дети не знают нужды.

Патрика усадили в саду, сын поставил бутылку вина.

Мы сидели за столом и болтали. Был дивный ранний вечер второй половины лета. На листьях, растущих меж старых плит, блестели капли недавнего дождя, косое солнце падало на лужайку... Компания собралась престранная: умирающий старик, его французский сын, сиделка Барбара, потомок буров, и я – вообще невесть кто, затесавшаяся в этот круг. Не помню, как разговор зашёл о счастье. О самом счастливом дне, ни много, ни мало. Из памяти выпало, что говорили мы все, но Патрик, улыбнувшись всё той же улыбкой, сказал, что самым счастливым днём для него был день рождения старшего сына (ну да, тебя). И сын, разливая вино, тоже улыбался, и они смотрели друг на друга с нежностью.

 

Вот, собственно, и всё. Никакой такой морали, и я даже имя не стала менять – приватность не пострадает от этой маленькой истории. Кажется, меня потом перевели к другим клиентам, но Патрик оставался с нами не очень долго.  Он умер – ну а как иначе? Ему и так давали от силы полгода, когда Барбара приехала к нему на live-in.

А прожил он с ней почти два.

​

29.09.2016

​