а лезет... Как тут не навесить люлей, чтоб знала своё место?

Вот в этом, как раз, и кроется засада. Потому что даже самая свирепая старушка – существо хрупкое. У меня же, если кэрэрские навыки как-то отработаны, то христианская, так сказать, база, хромает. То есть, в тот момент, когда на меня замахивается старушка, моя голова (душа) её жалеет, а ручки мои, вовсе не лилейные, делают такое рефлекторное движение...  В общем, потом не отмоешься уже никогда. Я ж не весёлый молодой негр с Ямайки, меня за абьюз наказывать – чистая радость всей системе. Да я сама себя под топор подставлю, утирая сопли.

 

Домик в виде ворот находится прямо на старой А3, на выезде из Липхука (или въезде – смотря откуда считать). Проезд проходит под домом, а за ним есть ещё один дом, подальше. И парковаться со стороны дороги не рекомендуется: туда всякие службы могут приехать. А своя парковка – это ужас что такое: закуток с бордюром, кустами и каменной лягушкой, где одна машина ещё влезает накось, но вторую поставить уже проблема. И гараж (нижняя правая часть ворот), разумеется закрыт. Там я ободрала бок своему Гуне, чудесному голубому пежотику, верному другу, которого я потом таки доконала своей ездой. Но тогда же я выработала методику въезда на и выезда с этой чертовой площадки. Главное – не торопиться!

 

Мистер и миссис Г, многолетняя супружеская пара, проживали в доме-воротах очень давно. Два взрослых сына представляли из себя классическую комбинацию (просто удивительно, как часто она мне попадалась): старший «хороший мальчик» и младший «живущий своей жизнью». Правда, в случае Г-в, старший, Джеф, таки был некогда женат, но ныне жил один, не очень далеко, и часто навещал родителей. Младшего я видела всего раза два, он жил далеко, с семьёй, и у невестки с матерью, что называется, не складывалось.

В моём старом мобильнике долго потом оставался номер под именем «Jeff, blya!».

Сейчас объясню, почему.

Пакет наших услуг предполагался для миссис Г: утром personal care, днём – ланч. Утро, как я помню, ещё можно было осилить. Миссис Г немного капризничала, вставала тяжело, с болями в ногах и спине, но времени хватало. Мистер Г обычно поднимался ещё раньше (как я теперь понимаю, у него не было выбора) – кажется, я только раз или два застала его в супружеской постели. А вот с ланчем получался напряг: мы приходили кормить миссис Г, но обойти при этом мистера Г не представлялось возможным. Во-первых, миссис Г сразу требовала сначала подать мужу. Во-вторых, он сам чинно садился в кресло и ждал. Такой почтенный господин с выправкой (в наших краях все пожилые клиенты с выправкой, причём изрядная их часть успела побывать после войны в России – и не спрашивайте, зачем), строгий и  немногословный. Кажется, он считал нас прислугой.

То есть, деменция была у обоих супругов, но платили нам, как в супермаркете: два за цену одного.

Миссис Г в дневное время была взвинченной особой с развивающейся манией преследования: ей казалось, что «кто-то приходит и всё переставляет». Мужу она тоже не давала покоя под видом постоянной заботы  – куда сесть, что съесть и т. д.. Нас она терпела с трудом, буянила насчёт еды, а в кого-то из девочек даже метнула готовым подносом. Тут и так всё делаешь в двойном размере (а времени-то полчаса). И ещё лекарства... Впрочем, за отказ мы ответственности не несём – главное, всё записать в журнал. Наш журнал, кстати, миссис Г безмерно раздражал, какое-то время я его прятала.

Разумеется, Джефу, как ответственному лицу, было объяснено, что проблема не только с его мамой и не только в том, что ей трудно одеваться и готовить. Мы старательно докладывали в офис о выходках миссис Г и о том, что приходится обслуживать заодно и её мужа. И офисные девочки пытались с Джефом это обсудить. Но Джеф оказался скользким малым и от обсуждения уклонялся. Так же он оказывался глух, если мы пересекались с ним в доме.

А приезжал он к родителям довольно часто.

Джеф хорошо готовил. Как правило он сооружал целый обед, да ещё на другой день хватало. Наша стряпня при этом уже не требовалась, зато прибывало посуды, и надо было помочь накрыть на стол. Стол накрывали в гостиной, по всем правилам, с салфеточками. По дороге Джеф мог порадовать каким-нибудь рецептом. Потом вся семья усаживалась и приступала к обеду под командованием старшего хорошего сына: «Мама, тебе налить соку? Папа, передай, пожалуйста, хлеб».

Нередко можно было увидеть Джефа в городе, на велосипеде с корзинкой. Он закупал продукты, хороший мальчик. Почему не на машине? Умудрился что-то нарушить, да ещё с полицией повздорить и теперь должен всё пересдавать – так объяснила мне Мэри, уборщица.

Мэри, этот вечный встречный деревни Липхук, тоже передвигается на велосипеде. Стройная, со свежим румяным лицом и седым хвостиком на затылке, она подрабатывает то там-то сям и выглядит в свои хорошо за шестьдесят лет на сорок пять, не больше.

А вот миссис Г из дома совсем уже не выходила, в то время как мистер Г иногда гулял. Похоже, это был его способ отдохнуть от супруги, но я, например, беспокоилась, когда, после особенно буйных приставаний, немолодой джентльмен, схватив палку, удалялся куда-то вдоль по А3. Бросить миссис Г нельзя, а мистер Г тоже ведь не очень крепок ногами. Хорошо, он выходил через кухню, как и все мы; главным входом по замшелым ступеням, ведущим прямо на дорогу, пользовались обычно только почтальон и молочник.

Однако беда произошла внутри дома, а не снаружи. Однажды днём девочка Джемма обнаружила мистера Г внизу, возле лестницы на второй этаж, в луже крови.

Пара слов о Джемме – хорошенькая серьёзная Джемма училась на медсестру, а у нас подрабатывала. Очевидно, Дорогое Мирозданье готовило её к некой миссии, поэтому все разбитые головы и прочие разрывы аорты доставались исключительно ей. Мистера Г она спасла, оперативно вызвав амбуланс и поддерживая его всячески до приезда парамедиков. В госпитале он пробыл недолго.

Помнится, мы с Джеммой удивились тогда этому несчастному случаю – старик, конечно, был упрям, пренебрегая подъёмником, но не настолько слаб, чтобы лететь со ступенек головой вниз. Однако больше всего поразило Джемму поведение миссис Г – та как бы не замечала своего мужа на полу, хотя была при этом оживлена и бодра донельзя.

В общем, у меня появились чёткие подозрения, что дорогая супруга распускает руки. Агрессия от неё шла такая ощутимая, что хотелось чесаться.

 

Момент истины произошёл довольно скоро. Не думаю, что тут была моя заслуга – просто деменция развивалась, и миссис Г уже не отслеживала присутствия посторонних. В какой-то из ланчей она принялась, нависнув над мужем, руководить процессом еды. Почему-то требовалось, чтобы он ел быстрее, и, видимо недовольная скоростью заглатывания, она вдруг влепила ему звонкую оплеуху. Бедняга не успел защититься, но по тому, как запоздало вздёрнулись его руки, было ясно, что это не в первый раз.

Как только фурия вынеслась в коридор, я поймала её и объяснила очень строго, что так делать нельзя. И что я доложу о её поведении. И пусть не смеет... Разумеется, она просто всё отрицала, глядя на меня довольно-таки злобно. Кажется, тогда она уже попыталась этак махнуть рукой... И я увидела, что на запястьях у неё синяки – любящий муж всё-таки пытался бороться (и похолодела от ужаса, представив, как легко эти синяки можно свалить на меня).

В офисе мои сообщения приняли. Но к тому времени уже мало кто ходил в этот дом, а так сразу прекратить обслуживание невозможно. Тем более, я-то пока не пострадала. Пришлось продолжать.

Историю с оплеухой доложили, видимо, и Джефу. Не знаю, что он ответил, но я по-прежнему получала подробные инструкции исключительно на тему ланча. Более того, чем сложнее становилось справиться с миссис Г, тем подробнее были записки от Джефа. К тому времени он уже писал их мне на мобильный.

Впрочем, долго эта фантасмагория не продолжалась: миссис Г уже была неостановима. В день Д (вернее, в ланч Л) она не подпустила меня к холодильнику, а на предложение покормить её мужа (муж кротко ждал) отрезала, что мужу оно не надо. Накануне мне как раз пришло послание от Джефа. Помнится, там упоминался лосось и подробности десерта. Собственно, он видел родителей в то утро. И состояние матери тоже видел – трудно было не заметить её наэлектризованности.

В общем, миссис Г, окончательно опознав во мне вражеского лазутчика, решила звонить в полицию. Чтобы не выпускать гадину. Так уже было накануне, но тогда я сумела выбраться, получив уже свою пару оплеух. Дело шло к развязке – теперь у меня был железный повод заканчивать с этими клиентами. Звонить в полицию миссис Г давно разучилась и предложила это сделать мне. Я отказалась, уговорив её вместо этого позвонить Джефу. Это был ловкий ход с моей стороны – я сразу сказала ему, что мне надо уйти, а с этим проблема, и хорошо бы вам объяснить маме поподробнее... В общем, я выскочила за дверь, закрыв её на ключ (один из них висел в сенях, а другой – в кухне). Ключ, правда, вынула, но пока безумная старушка найдёт тот, кухонный, я успею. Во всяком случае, в момент, когда я садилась в машину, она ещё говорила по телефону с сыном.

Медленнее, говорила я себе, не спеши. А то опять заденешь что-нибудь каменное. Когда машина была готова выехать через ворота, на капот мне прыгнула миссис Г. Она не стала открывать кухонную дверь, а, выйдя через парадную, встретила меня перед воротами, перекрыв путь к отступлению. Хорошо, я сразу же задраила окна и двери. Хорошо, у меня не было других клиентов до перерыва в тот день. Хорошо, я не ехала, а ползла. Удивительно, как она не сверзилась с этих ступенек.

Пока она стучала мне в окно и раскачивала машину, я позвонила в офис (решили пока обойтись без полиции) и Джефу, будь он неладен!

Он находился, как оказалось, в церкви (уж не знаю, что он там делал – день был будний). – Я же вам всё написал, сказал он – про ланч... Я прервала его довольно свирепо и предложила принять меры (на велосипеде, ага!). Джеф позвонил соседу.

Сосед жил как раз в том, дальнем доме, и проявил оперативность. Уговаривая миссис Г, а также держа её обеими рукам, этот довольно пожилой человек скомандовал мне выезжать. Выезжала я, трясясь от страха: старушка норовила вырваться, затащив себя и соседа в ворота. Воображение уже рисовало мне их ноги под колёсами.

Урок был усвоен: с этого дня я больше не парковалась там, откуда мне было бы трудно выехать. Для нескольких последующих визитов в дом-ворота я оставляла машину возле ближайшего паба.

Ну да, ну да – я написала объяснительное письмо (для правильного письма у меня есть дети). И постаралась заодно отразить в нём неблаговидное поведение Джефа, подставлявшего нас и плевавшего на побои папаши. Но тогда, на другое утро, я всё равно должна была поднимать из постели миссис Г. Больше просто было некому.

Боже, как причитала бедняжка: у неё болели всё тело! Ещё бы!

Меня вчерашнюю и меня сегодняшнюю она не воспринимала, похоже, как одно лицо. Или попросту забыла неприятный инцидент.

В дальнейшем ситуация развивалась уже более адекватным образом.

Миссис Г была найдена девушка с проживанием, из Словении. К мистеру Г, которого отселили в отдельную спальню, стали приходить девочки из специального агентства для срочных ситуаций: шесть недель поддержки до выработки новых пакетов. Я дала последние инструкции словенской сменщице и отчалила – не скажу, что с лёгким сердцем.

Я была зла на Джефа – на кого же ещё? Ведь знал же, как ведёт себя мать (Мэри подтвердила, что, изначально беспокойная, миссис Г действительно вела себя ощутимо безумнее последние месяцы), ведь мог же попробовать обратиться к GP, настоять на консультации, на новых лекарствах... Не говоря уж об отношении к нам, кэрэрам.

Ещё до моего ухода новая девушка успела мне пожаловаться, что оба супруга на ней и днём, и ночью. Мистер Г совсем ослаб, зато по ночам всё время норовит вернуться в спальню к жене, так что выспаться невозможно.

Схема два за цену одного оставалась в активе.

Ещё месяцы спустя и периодически видела Джефа в Липхуке – на велосипеде, как водится. Так ему и надо, засранцу, злорадно отзывалось во мне. Мэри рассказывала, что старуху таки пришлось перевести в специализированное учреждение, а новая live-in кэрэрка взята специально для старика. По выходным родственники возят его повидаться с женой.

Довольно скоро он умер.

– Очень уж по жене скучал, – сказала Мэри, печально покачав головой.

Миссис Г прожила ещё примерно полгода. А потом и дом продали.

 

Незадолго до окончания моей карьеры я опять стала часто ездить в Грэйшот-Хайнхэд, деревни, находящиеся ещё дальше от меня в сторону Лондона.

В Грэйшоте я приноровилась заскакивать в деревенский магазин. Там можно было перехватить кое-что из продуктов, а также бублики местной выпечки. Лиза их очень любит, да и я не отказывалась. Если кто не знает: то, что упаковано в полиэтилен и то, что лежит с утра на лотке – это две большие разницы.

Там я налетела на Джефа.

Он не особенно изменился: такой же гладкий (хорошие мальчики частенько немного смахивают на Карлсона), вежливый, с детской улыбкой на лице.

Забыл, подумала я – это у них семейное. Лыбится, словно я его старый друг.

Но я-то помню, как он себя вёл.

И продолжала улыбаться ему в ответ, помахивая пакетом с бубликами.

И потом уже, по дороге домой, до меня стало доходить: так он мне действительно рад. Потому я – это, типа, довоенное: мама и папа вместе, обед в доме-воротах, иллюзия, которую тогда ещё можно было поддержать.

Ведь дальше всё было хуже, гораздо хуже – я-то этого не видела, а ему, хорошему мальчику Джефу, досталось полной мерой. А теперь уже ничего из прошлого нет – ни родителей, ни дома, ни семейных обедов, и он тут один, сирота, улыбается мне, как идиот... 

Ну ладно, что уж теперь, пускай!

 

26.09.2016