Деревня Grayshott и деревня Headly Down нанизаны на одну небольшую дорогу, ведущую от А3 на запад, вниз по холму. По обе стороны деревень довольно много «природы»: равнина с небольшими группами берёз и вереска – там мы иногда собирали грибы – или поросшие лесом склоны. По этой дороге нередко приходилось мотаться туда-сюда, поскольку клиентов в тех краях много, и девочкам в офисе не всегда удавалось их удачно сгруппировать.

Милдред и Нортон жили как раз на противоположных концах трассы: первая – при въезде в Грэйшот, в одном из коттеджей на ветке, уходящей от главной дороги, второй – в конце Хэдли Даун, в старом доме на узкой улочке, ведущей под углом вниз к следующей дороге в сторону Headly.

Потом она идёт через овраг вверх, так что, наверное, то Хэдли, которое Даун, действительно расположено в ложбине. В самом низу растет лес, стоят добротные дома с привозными цистернами газа, а если ехать через этот лес дальше, можно встретить оленей, пока сама lane (в одну машину, для смелых и тем, кому некуда деваться), соединяясь с такими же, выводит сначала к большому красивому зданию интерната для взрослых (mental disabilities), а потом, через деревни, к обширному поместью, где когда-то проживали лорд и леди S.

Однажды на одной такой lane мне едва не въехала в лоб машина, ведомая молодым человеком спортивного вида. Он лихо пролетел карман, так что оставалось только зажмуриться. Но мальчик, умница, поднял свою тачку на дыбы, вверх на склон, за что спасибо ему сердечное. Иначе опоздала бы, а то и вовсе б не добралась.

Но я отвлекаюсь.

Рассеянный склероз (по-здешнему, MS) – заболевание, не оставляющее надежд. И совершенно понятно, как примерно оно будет: шаг за шагом, медленное и неуклонное поражение. Однако, и тут всё не вполне предсказуемо: если не повезёт, тебя скрутит за несколько лет, если повезёт – можно болеть десятилетиями, постепенно сдавая позиции, слабея, имея постоянный шанс умереть по дороге от чего-нибудь ещё. Но современные технологии, что называется, обеспечивают более-менее достойное существование на более-менее длительный срок.

Разумеется, очень важно при этом, кто с тобою рядом.

 

Милдред заболела очень рано. Они с мужем (пусть у меня он будет Бен) только родили дочку, осели и начали обычную жизнь молодой семьи: Бен (сын многодетных трудовых родителей с Севера) работал, Милдред (единственный балованный ребенок) сидела дома с дитём. Милдред в молодости – милашка. Она успела, кажется, посекретарить в Лондоне, и тогда, надо думать, планировала стать примерной домохозяйкой. И даже ею являлась – недолго, – однако всё равно Милдред, можно сказать, дико повезло.

Всё началось, когда однажды она упала, развешивая стирку на улице. И не смогла сразу подняться – испуганная, смущённая подозрительным взглядом соседки. Соседка решила, что Милдред попивает, пока мужа нет дома – про рассеянный склероз она, скорее всего, на слыхала.

Потом Милдред поставили диагноз. В двадцать с чем-то лет, привет!

Когда я с нею познакомилась, ей было уже хорошо за шестьдесят, а Бену – почти семьдесят. 

В бунгало, где они жили, царил идеальный порядок: одежда висела или лежала в шкафах стопочками, воздух был свеж, все необходимые для ухода причиндалы легко можно было найти на своих местах. Три хойста (в спальне, ванной и гостиной) обеспечивали основные передвижения Милдред. В гостиной также находилось большое удобное кресло напротив телевизора, куда мы пересаживали её из основного, инвалидного. На последнем она раз в неделю отбывала в специальный клуб – нарядная, подкрашенная, с сумочкой на коленях (за ней приезжал специальный шофёр). Впрочем, она всегда была нарядной и подкрашенной. Одежду подбирал ежедневно сам Бен (он же её и покупал), а макияж накладывали мы (однажды мне даже пришлось давать Бену заказ на разноцветные тени). Кстати, именно на Милдред я тренировалась в раскраске – сама я в этом не сильна, но, вдохновлённая её одобрением, достигла несомненных успехов.

Не вдаваясь в подробности, скажу только, что руки у Милдред тогда уже не очень хорошо работали (пусть сама держит зубную щётку, наставлял Бен – доктор сказал, это важно), а всё, что ниже уровня рук, работало ещё хуже или не работало вообще.

 

Бен ездил на службу в Лондон (в Грэйшоте нет железнодорожной станции, так что по будням, садясь на поезд, он оставлял машину в Хезелмире). Поэтому ему надо было не только самому следить за порядком, гигиеной и соблюдением всяких процедур, но и уметь организовать (то есть, построить) разного рода приходящих помощников. Бен умел. Думаю, он так же хорошо умел распорядиться пособиями и бонусами, положенными его жене по причине её инвалидности.

Кэрэров Бен гонял, как сидоровых коз. Требовал подробнейших отчётов, возвращаясь вечером домой, заглядывал в бачок с мусором на кухне – во как! – не говоря уже об инструкциях и звонках среди дня. Требователен он бывал до грубости, зато народ ревностно ухаживал за Милдред, и она нам всем была, можно сказать, родной: болтала с нами про детей и жаловалась порой на Бена.

Он иногда вышучивал её, выставляя дурочкой: не понимает то и это, читать не умеет. Что было, конечно, несправедливо. Но мы утешали её – мол, это же он любя. Чистая правда – а как иначе-то?

Но дочь он любил ещё больше – можно сказать, у них были романтические отношения. Она нередко появлялась со всем семейством: мужем и двумя маленькими детьми. Мальчик был по внешности полусуммой обоих мужчин, а девочка (кстати, она занималась танцами) походила на мать так же, как та – на свою. У них, видимо, была доминантная женская линия. 

Время от времени Бен выезжал с Милдред в гости. Одна из его машин была оборудована для этих целей, и они могли вдвоём посещать всякого рода семейные и дружеские тусовки. Об этих событиях Бен всегда нас предупреждал, вынимая одежду «на выход». И звонил вечером в офис, если они задерживались. Собственно, уложить в постель жену (как и многое другое) Бен мог и сам, если вдруг происходили накладки. Только это бывало крайне редко.

 

До того как в доме появились live-in-ы, надо было сидеть с Милдред  в будние дни несколько часов, пока Бен не вернется из Лондона. Кормить, давать лекарства и делать кое-какую домашнюю работу. После довольно нагруженной утренней рутины это было нетрудно: Милдред мирно смотрела телевизор, периодически отвлекаясь на еду и разговоры. Могли также прийти парикмахерша или медсестра.

Кстати, Бену случалось отлучаться и на подольше. На моей памяти он даже ездил в отпуск. Но отлаженный механизм работал! В общем, Бен оставался для нас звездой, не достижимым для других идеалом. Его вьедливость не знала границ, его забота о жене держала в страхе божьем все службы, его дом сверкал...

Если бы у меня был такой Бен, я прожила бы с ним дня два, не больше. И не факт, что обошлось бы без тяжких телесных.

 

Нортон заболел в более зрелом возрасте, но тоже очень давно. Детей они с женой не завели. К тому времени, когда я стала приходить к Нортону, его состояние было примерно таким же, как у Милдред. Только он был куда более крупным, к тому же его мучили боли.

Нортон был моим первым клиентом. Позже, уже начав его рутину, я краем уха выловила (кто-то в офисе заметил), что для новичка это несколько того... чересчур. Но было уже поздно, я впряглась под командой опытной немолодой кэрэрки Глории и супруги Нортона, Дороти. Эта Глория была просто клад: небольшая, ловкая и невозмутимая, она не забывала мне показывать по мере нашей деятельности все подробности очень непростого ухода за Нортоном. Я бы даже теперь сказала, что Нортон был истинно бич божий – особенно для своей жены. Он тоже гонял всех, как сидоровых коз. И даже мальчикам (ему старались присылать почаще кэрэров мужского пола) доставалось изрядно.

 

Во-первых, ему было всегда больно. Причём, не совсем понятно, почему. Глория на мой вопрос пояснила, что все возможные лекарства он уже получает, и вообще не ясно, отчего он так чувствителен к любым перемещениям и движениям. Когда Нортону было больно, он громко оповещал нас об этом.

Во-вторых, Нортон был дотошен в исполнении всех ритуалов, постоянно объясняя нам, как «положено» делать то и это (иначе ему будет неудобно или больно), соблюдая правильную очерёдность и ритм. Коронным номером Нортона было мытьё рук: мокрые требовалось вытереть досуха, после чего, убедившись, что сухость соответствует стандартам, он не спеша опускал их в обратно в воду. Всякого рода призывы к оптимизации процесса (находились нетерпеливые) вызывали у него раздражение. В результате кэрэр получал занудную нотацию, что надо слушать, что хочет клиент, потому что клиент знает лучше, потому что это его тело... и т. д..

В третьих, мытьё, перемещение и одевание очень крупного и грузного мужчины физически утомительно.

Особенно тяжёлыми оказались вечерние вызовы, хотя нам давали целый час на укладывание Нортона в кровать. Глория к тому времени уже ушла, счастливо выйдя замуж. Какое-то время парой для нас была сама Дороти, но потом мы уже приезжали по двое. Вечером меня часто ставили в пару с кем-нибудь из мальчиков, но это не помогало: последний в ряду, Нортон был у нас с 9:30-ти, неторопливый ритм совершенно выводил меня из строя, и я засыпала. На ходу, держась за спинку кровати или хойст, записывая отчёт в журнале, ведя машину домой. С последним наши мальчики, опекавшие меня в этом плачевном состоянии, помочь уже не могли, а ехать приходилось 17 миль.

Попробовав раз-другой, я уже не срезала угол через лес – было стрёмно рулить в темноте, в ужасе ожидая припозднившегося встречного ухаря. Но и на более спокойном маршруте я дёргалась, боясь отключиться от действительности. Интересно, что по приезде домой я постепенно приходила в себя и была вполне членораздельна остаток вечера.

 

Вообще, Нортон был человеком властным и грубоватым. Бедная Дороти вечно скакала вокруг него, стараясь угодить. Стелила в коридоре газеты, чтобы мы не принесли в дом грязь, переставляла стулья, чтобы мы могли провезти кресло, выкладывала нужные предметы поближе, не говоря уже о прочей своей рутине, тоже не самой простой. Она редко выходила из дома надолго (как-то на несколько дней отлучилась к родственникам), однако сам дом постепенно ветшал, и завалы в нём медленно росли. Не то, чтобы это была разруха – просто у Дороти не доходили руки до серьёзных решений. Непонятные кипы бумаг высились по углам, мебель стояла не самым удобным образом, кухня и самостройная веранда за ней (кажется, это Нортон возвёл её в во времена относительного здоровья) были складом всякой ерунды. Что находилось на верхнем этаже, я не знаю, но, видимо, избыток барахла с нижнего туда уже не влезал. Иногда, дежуря у Нортона, я прикидывала, как хорошо бы было выломать стенку между гостиной и кухней, убрать лишний диван, завести один большой комод с ящиками...

Мне было немного жаль Дороти – она была задумана светской дамой: лёгкой, общительной, приятной внешне той приятностью немолодых женщин, которая не всякой женщине выпадает: статная, с красивой неседеющей причёской  (в Англии есть такой тип волос), с живыми движениями. Она уставала, была порой придирчива, но в целом относилась к нам всем с пониманием. Но ни защитить нас от самодурства супруга, ни поменять что-то в своей жизни она была не в состоянии.

Что же до Нортона, то мне кажется, никто из нас до конца его не устраивал.

 

А вот Бен, муж нашей Милдред, мне благоволил. Особенно, когда я однажды, в период большого снегопада, добралась до Грэйшота после пары дней перерыва в сервисе. Мой верный пежотик Гуня довез меня до вышеупомянутой дороги, где я, в заиндевелой аляске, стуча говнодавами, протоптала дорогу через сугроб и постучала победно в дверь бунгало.

Потом Бен, перед самым уже концом, специально звонил в офис, чтобы именно я оставалась с Милдред лишние часы на время его планируемой отлучки. Тогда у них уже жили live-in-ы, но мы приходили помогать по утрам и если  надо было подменить их по той или иной причине.

Ушла Милдред как-то неожиданно. Она болела незадолго до этого, лежала в госпитале, но, вроде, поправилась. Даже успела съездить в очередные гости с Беном на какое-то торжественное мероприятие, всё вошло, вроде, в колею... Я, не очень-то ликуя, готовила себя к этой вот миссии (мне льстил выбор Бена), но оно не потребовалось. Милдред снова попала в госпиталь – на этот раз чтобы умереть там от chest infection, как нам доложили. Возможно, было затронуто что-то ещё, но в ту зиму вдоль дороги Грэйшот-Хэдли Даун умерло сразу несколько наших клиентов. Наверное, вирус оказался особенно злым, и вторичные инфекции цвели, не прихваченные местным Доктором Смерть – не злодеем, конечно, а просто равнодушным человеком. Много ли надо пожилым людям, особенно с таким заболеванием, как рассеянный склероз?

 

Нортон  умер несколько позже. Он стал совсем уже невыносим, и свежеприбывшие кэрэры на него постоянно жаловались. Новая наша менеджерка Валери, выслушав очередные разборки (надо ведь было ещё найти желающих там работать – я к ним не относилась, кстати), решила вопрос радикально: отказала в сервисе.

Помню растерянную Дороти: «как же так, ведь почти четырнадцать лет». К Нортону стали ездить девочки из Олтона, из агентства «Аквадория»...

Но длилось это недолго.

Года три спустя я встретила Дороти на дороге, в двух шагах от её дома. Дом, кажется, совсем не изменился. Зато у Дороти на поводке был лабрадор, да и выглядела она прекрасно. Я поболтала с ней пару минут, высунувшись из окна машины. – Не надо здесь ездить, – строго сказала мне Дороти на прощанье, – Этот проезд только для тех, кто тут живёт. Если тебе в магазин или на почту – тогда ладно. А так – езжай до раундэбаута, это будет правильно. Я поклялась, что впредь буду поступать именно так.

 

Бен с дочерью выскочили на меня в липхуковском «Sainsbury's». Они катили вдвоём телегу, полную продуктов, и смеялись. Я не стала вылезать с приветствиями – хотя британцы и стоики, зачем зря напоминать о печальном? Они бы, наверное, загрустили, увидев мою физиономию. Так что я предпочла остаться незамеченной.

 

В лечении рассеянного склероза особых прорывов пока, к сожалению, не произошло. Другие клиенты с этим заболеванием тоже были не из лёгких.

Никаких обощений я делать не собираюсь – даже если бы их оказалось с десяток, всё равно же выборка недостаточна.

 

3.09.2016