ТАТЬЯНА ТОВАРОВСКАЯ

                                                           

                                                        ПАНСИОН

 

Midhurst road в Липхуке сейчас разделена как бы на два рукава. Второй, с раундэбаутом, был построен одновременно с Sainsbury's, местным супермаркетом, куда я сама заскакиваю при случае. Старики из Флетчера ходят туда пешком – такое вот удачное расположение получилось. Карл тоже туда ходит, не пренебрегает моционом.

Карла видно издалека. Роста он среднего, но держится очень прямо, седые волосы зачёсаны назад, глаза синие, крупный нос рулём, одет щегольски. Брюки у него из чёртовой кожи, свитер кашемировый, ботинки явно из бутика, штучный товар. Ну, и ещё рука на перевязи.

Что-то у него странное с этой рукой – вроде, сустав воспалён и никак не лечится. Хотя сама рука работает, он может ею что-то брать. На моей памяти Карл раз сто уже ездил в Гилфорд на консультации, звонил, писал хитроумные жалобы, но пока всё в том же виде.

Карл вообще скор на составление писем, на столе у него всегда открыты компьютер и айпад, лежат кучи документов и журнал «Economist», телевизор показывает последние новости. Карл любит поговорить «про умное». Он много где бывал и живал (например, в Турции и Германии), знает несколько языков, даже русский немного. Он меня постоянно втягивает в беседы, прямо невозможно удержаться. Наверное, потому что в наших взглядах немало общего – широта мышления, надо полагать.

Ничего удивительного, Карл – образованный человек, к тому же знаком с кучей высокопоставленного народу. Он постоянно сыпет звучными именами тех, с которыми встречался в клубе, в отпуске, в гостях у друзей, в своём доме у моря, давно. Он даже однажды помог какому-то русскому (сейчас тот богат и счастлив) – что-то там было с фиктивным браком, потому что парень гей, ты же понимаешь, ему необходимо было уехать. Но всё устроилось наилучшим образом – и с личной жизнью, и с бизнесом.

У самого Карла была жена, он вырастил её дочь, как свою, да ещё родил сына, но потом разошёлся, живёт один. Сын довольно ещё молод, недавно собрался в одну экзотическую страну, должен заглянуть перед отъездом. А у дочери семья, уже дети-подростки. И ещё есть два брата и сестра.

Похоже, Карл всё-таки не работает. Хотя он очень деятельный человек. Недавно купил, например, метеорологическое устройство, собрал и повесил на столб за окном. Лопасти крутятся, а дома на маленьком экранчике появляются цифры. И готовит он хорошо, правда, для меня жирновато. Однако австрийский чесночный суп я соорудила по его рецепту – замечательно вкусно вышло.

Осталось только понять, почему столь яркая особа живёт в residential: угловая комната с кухонным закутком, санузел совмещённый, с душем. Какой-то там винтик выпал по дороге, которая вела, вроде бы, к обеспеченной и приятной старости. Или я чего-то недопонимаю.

Карл, спрашиваю я, а где твои братья и сестра?

Если верить Карлу, они все процветают: один брат живёт во Франции, а младший – недалеко от Лондона. Этот вообще высоко взлетел: своя дорога с воротами (это мы видали, понимаем), большое поместье. Нет, без семьи, он гей, я у него бываю, конечно. У остальных дети, у сестры аж четверо.

 

Карл не любит открывать окна, хотя я иногда его уговариваю, хоть ненадолго. Зато он попросил меня очистить подоконник от чёрной пыли. Здесь влажно, говорю я, видишь пятно на потолке? Это плесень, её, конечно, не тряпкой стирают – тут надо всё выскребать и зачищать, лучше огнём, но, если проветривать, она хотя бы не будет расти.

Конечно, соглашается Карл, рано или поздно мы это сделаем.

Но в остальном он покладист: подкупает по моей наводке постельное бельё в Сэйнсбури, сам просит меня помочь заложить в коммунальную машинку стирку, часто вызывается вместе со мной вынести мусор (его надо класть в три разных места, и бутылок иногда набирается изрядно).

Кухню я прибираю сама, так что умные разговоры приходится вести оттуда.

Ещё надо надевать Карлу на ноги компрессионные гольфы. Иногда он от них отказывается или не хочет сегодня менять, но я и уговорить могу, мне после Эрики это дело натянуть – раз плюнуть, а доктор велел.

Кстати, доктор велел Карлу принимать кучу таблеток, но с таблетками Карл разбирается сам – то есть принимает, когда считает нужным.  Возьмёт и  перестанет, и не реагирует на попытки намекнуть, что вот же, утренний блистер не открыт, хорошо ли это, Карл?

Вообще, тут может стать совсем не хорошо. Карл будет лежать, отвернувшись к стене и говорить, что ему ничего не надо. Можно при этом наябедничать менеджерке, и она через какое-то время позовёт доктора, хотя Карл, конечно, станет отказываться и промычит, чтобы все от него отстали, что за глупости?

Однажды он вошёл в такую воронку, имея уже сезонную flu, расстроенный желудок и сломанную канализацию в квартире. И это был тяжёлый эпизод, скажу я вам! Я прямо не знала, что делать, поплакалась менеджерке, которая сразу прислала сантехника и, видимо, вызвонила таки врача.

Потом постепенно всё пришло в норму. Сначала приехал сын, похоже, не очень realized бедственное положение отца, однако порадовал его самим своим приездом. Потом появилась дочь, разрулила часть хозяйственных вопросов; видимо, и врач приходил. Карл стал опять принимать свои таблетки (или какие-то новые), сам доубрал и вычистил комнату и даже вынес на помойку стопку старых бумаг (вернее, я вынесла).

И снова он встаёт по утрам, стоит у окошка и машет мне рукой, когда я пробегаю к своей ранней клиентке. Мне трудно разглядеть Карла сквозь жалюзи, но я всегда на всякий случай делаю приветственный жест.

И мы опять болтаем о том-о сём. Мне же интересно побольше узнать, что за семья произвела это чудо, где он рос? Оказывается – прекрасное у него было детство, зажиточные родители, большой дом. В свой срок – boarding school, конечно, тогда так было принято. Нет, не в одну – у сестры была своя, а младшего брата вообще отправили учиться во Францию, в католическую школу. И он долго там жил, это потом помогло его карьере.

А Карл выучился здесь, в Британии.

 

Запоздалые секс-скандалы вокруг этих школ – регулярная тема наших газет. Время от времени вдруг какой-нибудь бывший ученик открывает миру чудовищные подробности, потом его учителя (еле живого, с деменцией и букетом других старческих недугов) вывозят на судилище в компании жены и взрослых детей, хором твердящих, что папу оклеветали злые люди.

Карл, вздыхаю я, в этих школах не всегда всё лавли, не правда ли?..

Да, говорит Карл, у меня, знаешь, случилась история... Был у нас учитель, он вдруг, когда мы оказались вдвоём, положил мне руку на ногу и стал этак продвигать вверх – ты знаешь, как тогда одевали мальчиков?

Ещё бы не знать! Суконные штанишки, шерстяные гольфы (Карл ли мне потом или кто-то из детей рассказывал, как резинка гольфа натирала кожу, и в школе назначили специального человека, мазавшего мальчикам ноги вазелином, чтобы не было раздражения?)... Сколько ему было? Лет десять, может меньше. Бедный кролик!

– Ты, наверное, очень испугался, Карл?

​