там или Амбер. У этой было имя подороже и оно ей шло, хотя выглядела она скромно: волосы зачёсаны, платье... Эти платья неуловимо напоминали мне бабушку.

В отличие от моей бабушки, она бывала довольно буйной: могла закричать и даже замахнуться. Я долго её обихаживала, пока она привыкла и стала более-менее дружелюбной, и то надо было держать ухо востро, чтобы не раздражать. Больше всего её раздражала собственная беспомощность.

Незадолго до окончания моих поездок в Олтон эта старушка много болела. К ней часто заезжали встревоженные сын и дочь, спрашивали меня, как у нас получается – видно им ябедничали на мать. Я говорила – всё нормально,  жаль только, что вашей маме опять нехорошо, она милая. Да, радостно кивали они, она чудесная. Ну, видно же – тихая опрятная женщина, кушает, положив салфеточку на стол, в гостиной книжки в шкафу, пианино...

Моя бабушка тоже немного играла, а я, маленькая дрянь, жаловалась маме, что мне это мешает делать уроки... Давно это было.

 

***

 

Леди и лорд S жили в большой усадьбе недалеко от Липхука. Это было известное место, и в старые добрые времена туда даже пускали по специальным дням посетителей. Мне рассказывали, как там красиво, и какой приветливый был лорд S, всегда мог запросто поболтать и рассказать что-нибудь интересное.

Потом он состарился, и поместье продали, а сама чета переселилась в Липхук, в тот район возле гольф-клуба, где дома тоже немаленькие, и живёт там не кто попало. Одно время мы приходили к лорду для personal care.

Лорд и впрямь был душа-человек, а вот леди – существо беспокойное и требовательное. Дом понемногу уже был приспособлен для нужд её дряхлеющего мужа, но она не уставала нас дёргать, однажды явившись чистой фурией, когда обнаружила чьи-то следы на кафеле нижнего туалета.

Не знаю, откуда они взялись, да и уборка была не главным нашим делом, но леди жутко расшумелась – еле успокоили.

Что вы хотите – художественная натура: она рисовала картины. Большие полотна тревожных тонов, часть из них стояла пачкой у стены – в доме не хватало места. Жаль, они были красивыми, и дом был красив, и лужайка с дежурным фазаном, и сама леди S, маленькая, на тонких ножках, но очень стильная. Ну, аристократка же.

Кстати, дети у четы лордов были рослые и видные.

Лорд S неважно себя чувствовал, ходил тяжело, хотя ему уже сделали лифт. – Как ты? – волновалась леди, – Ты бледный сегодня, выпей свой кофе! Она сетовала, что они ещё не привыкли к новому дому, а лорд слепнет, и ему, наверное, тут не нравится.

– Если тебе тут не нравится, – говорила леди S, нежно взяв мужа за руку, – мы уедем отсюда, мы переберёмся в совсем маленький дом. Чтобы тебе было удобно.

 

***

 

Амалия тоже относилась к нордическому типу женщин, то есть была выше меня на голову. После инсульта одна сторона её тела плохо работала, и ей была нужна помощь, особенно по утрам. Кстати, вставала он как раз при помощи рамы, а потом шла в душ.

Если вставала. Потому что могла запросто сначала удивиться, что это ты тут делаешь, а потом послать подальше. Особенно нового человека – прямо так и говорила: пошла вон. Я у неё бывала не каждый день, так что потребовалось время, пока Амалия запомнила, что человек я свой и нужный. С другой стороны, могу действительно уйти (однажды так и сделала, но потом, конечно, вернулась). Сэнди меня тогда утешила – мол, просто потерпи, всё нормально будет.

В душе Амалия желала оставаться одна, надо было её ждать. Ещё засадой было выбирать одежду, если вдруг приготовленное ей не понравилось. Приходилось долго шуровать в старинных комодах.

Дом, стоящий прямо у дороги, был довольно большим, с широкой лестницей (к ней прилагался лифт), обширной кухней, огромной каминной и кучей антикварной мебели. С портретов смотрели члены семьи Амалии: высокие мужчины в белых брюках, дамы с причёсками и дети в викторианских нарядах. Кто-то поведал мне, что раньше Амалия жила в куда более шикарном доме, но продала его, «вложив деньги в детей». И уж отсюда она точно никуда уезжать не захочет.

А вот что делать, если человек, например, застревает в туалете? Я, движимая нереализованной любовью к организации жизни клиентов, настояла в офисе на звонке родне, чтобы они заказали поручень на стену (rail) – тогда Амалия сможет поднимать себя и перестанет расстраиваться. Потому что расстроенная Амалия – это страшная сила.

Родные у неё, кстати, были люди не только ответственные, но и оперативные. Буквально на другой день мне велено было отследить во время ланча прибытие мастера и показать ему, куда на стене привинчивать этот самый рэйл. Я обрадовалась, что всё так хорошо получилось: видимо, просто заказали за свои деньги, поверив в необходимость покупки. И рысью поспешила к Амалии: я обещала нарисовать карандашом на стене точки крепления девайса, пока мастер ещё в пути.

В общем, я их радостно нарисовала, в очень удобном месте, и даже похвастала Амалии, что вот, скоро будет ей небольшая поддержка...

– Где? – спросила несколько настороженная клиентка.

Я объяснила.

– Ты совсем что ли дура? – рассердилась Амалия, – У меня же эта рука не работает!

– Да, совсем, – закивала я и помчалась перерисовывать.

Как же я была ей признательна! Я ей всё простила – и вздорность, и грубость. Ведь мужик пришёл буквально минут через десять. Вот как бы потом я смотрела людям в глаза, а?.. Главное, ты ещё попробуй эту штуковину отодрать...

Очень грустно, что Амалии стало хуже. Напоследок она у меня застряла в душе, но я тогда сумела помочь ей выбраться, и мне было совершенно без разницы, как она меня при этом называет...

А дом всё равно продали.

 

***

 

Нора родилась со spina bifida и всеми её нерадостными последствиями: инвалидная коляска, катетер и стома (то есть, дырка в животе). Когда мы познакомились, она была уже немолодой женщиной, довольно полной, с крупной головой и седой стрижкой. Нам надо было приходить по утрам и вечерам, потому что ей было трудно перемещаться из кровати и обратно, но в дневное время Нора разъезжала по дому на электрическом инвалидном кресле и даже сама себе готовила – у неё была кухня, оборудованная для колясочников.

А вот наружу без сопровождения она не выбиралась, поэтому несколько раз я  провожала её в day centre (наверное, обратно тоже находились провожатые). Деревня Кингсли, где была у неё квартира (вернее, третья часть дома) маленькая, и тротуар между домом Норы и местным клубом был узким и неровным. Так что её надо было подстраховывать.

 

Нора очень хотела переехать. Когда мы получили этот пакет, она ещё только недавно оказалась в Кингсли, и, вроде, у неё была очень хорошее жильё: две спальни, большая гостиная и удобная кухня. Кроме неё в бунгало жили пожилой джентльмен и его сын с синдромом Дауна, а также странная пара средних лет, где инвалидом считалась женщина вследствие своего безудержного обжорства. Ей уже сделали операцию по уменьшению желудка, и теперь она непрерывно ела маленькими порциями, сидя в кресле у телевизора. Мы делали у них уборку, и грязь там была несусветная, усугублённая парой весёлых собак, скакавших по диванам и постели.

Вне своего жилья супруг дамы выглядел вполне нормальным мужиком, даже симпатичным. Да и вообще, вроде как бы обыкновенная семья, и дети у них были, просто выросли. Если хочешь получше узнать человека – зайди к нему домой.

 

А вот у Норы было чисто, она многое делала сама и не жаловалась – просто хотела перебраться поближе к родным: младший брат с семьёй, вроде, жил недалеко от Петерсфильда, и ещё была пара родителей, где мама уже сама нуждалась в уходе. Поэтому они теперь находились в доме для престарелых, тоже где-то в наших краях. Навещать их каждый раз было целой историей, да и вообще Нора хотела осесть в Петерсфильде, где куда веселей, чем в Кингсли.

Жильё для инвалидов выделяют социальные службы. Возможности у них ограничены, и у меня были большие сомнения, что Нора чего-нибудь добьётся, потому что ей уже дали эту квартиру, а аргумент об удалённости Кингсли от центров мировой культуры казался мне зыбким.

 

Однако именно эта удалённость постоянно вызывала у нас перебои с доставкой сервиса. Кингсли находится по дороге из Бордона в Олтон, но клиентов там у нас уже почти не осталось: одна Нора, да та пара грязнуль, убирать у которых два раза в неделю девочки очень не любили.

Получалось, надо было находить кого-то дважды в день давать крюка, и частенько этим кем-то была я, а Нора сердилась, потому что время вечно было не то, нас выдёргивали после обхода основной партии, уже совсем под ночь, и Нора, поскандалив, поменялась  на другое агентство.

Интересно, думала я, удастся ли ей переселиться в Петерсфильд? Незадолго до моего последнего к ней визита, Нора похвасталась, что есть шанс получить комнату в одном из residential home, причём буквально в двух шагах от меня. На верхнем, правда, этаже – но Нора сказала, что это её не смутит.

 

В Петерсфильде я увидела её примерно через год. Она ехала по нашей основной дороге в сопровождении кэрэра. Но я сама была в машине и только помахала ей из окна – кажется, она меня не узнала. А через какое-то время я увидела её уже без сопровождения. Ну что тут скажешь? Боец!

Не так давно мы, наконец, столкнулись нос к носу. Нора бодро катилась по тротуару, а я бежала пешком из центра. Я её приветствовала, и мне показалось, что она меня помнит.

Она выглядела довольной, и подтвердила, что теперь наладилась ездить по городу сама. – А как семья? – спросила я, – теперь, наверное, меньше проблем с ними увидеться? 

– Так они все умерли, – ответила Нора, – сперва родители, потом брат. Его дочь иногда меня навещает, она живёт в Меоне, а так я теперь одна. Ты приходи на чай, когда будет время, – и назвала номер квартиры.

 

                                                                                ***

 

Две сестры Б жили в старом доме на выезде из Липхука. Дом был таким древним, что в нём даже не было батарей отопления, и одну из двух гостиных внизу просто запирали на зиму. Однако в доме был лифт. Наверху находились три комнаты с длинным переходом и порожками. Я заходила только в одну, потому что только одна из сестёр была нашей клиенткой. Ей надо было раз в день помочь с ланчем, а утром и вечером помазать кремом. Ну и одевание-раздевание заодно.

Я мазала от души, хотя разговор поначалу шёл только о ногах. Но Младшей нравилось, она всегда меня благодарила.

Младшая вообще была нрава лёгкого, хотя выглядела более хрупкой, чем Старшая, строгая и неулыбчивая особа. Может, потому что именно Старшей пришлось полежать в госпитале незадолго до организации нашего пакета. Или она по жизни строила сестру, являясь оплотом здравости. Мне казалось, Младшей была свойственна некоторая мечтательность.

Из двоих сестёр замужем побывала только Младшая. Похоже, Старшая как-то постоянно присутствовала при этом рядом, а вот о потомках ничего не было слышно. А потом сёстры оказались вдвоём. Как в детстве.

У младшей остался со времён сватовства чёрно-белый снимок на прикроватном столике: юная кисочка (довольно еврейской внешности, кстати – а теперь и не скажешь) держит под руку офицера в немного мешковатой форме. Видно, что парень застенчив, но он несомненно счастлив в этот миг. Ещё бы – такая хорошенькая: кудряшки, ножки, улыбка, платье в талию...

Я даже не знаю, вернулся ли он с войны. Свежеиспечённые мужья бывало не возвращались – так же, как и женихи. А теперь всё в таком далёко: – яркие глаза, нежные наряды, молодой справный парень в униформе...

Каждый раз, когда я приходила в спальню (утром заправить кровать  и вечером – приготовить) я мысленно здоровалась с этой парочкой, а потом прощалась, уходя. Вставала и ложилась Младшая без меня.

Несколько месяцев всё было стабильно, но потом они поломались как-то обе сразу: одна упала утром, а другая не смогла встать. Их довольно быстро перевезли в один из ближайших «домов», хорошо, что вместе. Надеюсь, та фотография тоже переехала с ними. Признаюсь, прощалась я с ней каждый раз навсегда. На всякий случай.

 

***

 

Многие, наверное, помнят знаменитого британского серийного доктора-убийцу Шипмана. Лет пятнадцать этот уважаемый специалист делал смертельные инъекции своим пожилым пациентам. В основном, старушкам, но иногда и старикам перепадало. Вкалывал летальную дозу диаморфина, потом настаивал на кремации, ещё иногда брал себе какую-нибудь безделушку на память.

У своей секретарши, например, он убил мать, свекровь и двух тёток. Но она не уловила логической связи между смертью родственников и тем, что их лечил как раз её патрон. И вообще никто не всполошился, поглядев на статистику смертей в округе, где практиковал этот, с позволения сказать, врач. Правда, нашлись два человека, которые заподозрили неладное: местный таксист и работник похоронной службы. Но как-то они были, видимо, неубедительны со своими именами и цифрами на руках. А родственники впоследствии говорили, что им и без того было очень горестно – тут не до дедукции.

И, наверное, Доктор Смерть ещё бы долго чудесил, но его угораздило подделать завещание очередной убитой пациентки. Причём, он поленился присмотреться к старушке, сделав это крайне топорно и не учтя, что деменцией та ни разу не страдала, и к тому же у неё была дочь-адвокат, образованная женщина.

Дочь-адвокат сразу сказала: не может быть! Не могла моя мать завещать свой дом чужому человеку, пусть даже любимому врачу. И настояла на эксгумации тела.

Ну а дальше всё завертелось: узнали причину смерти, а тут и другие родственники пробудились. И таксиста вспомнили, и похоронного агента, и сувениры у подозреваемого нашлись. Такое вот наступило коллективное прозрение. А всё почему? Потому что убийца покусился на святое – на чужое имущество. И очень удачно вышло: дядька он был ещё крепкий и много бы невинных стариков отправил на тот свет. Хорошо, что его остановили.

 

В той пожилой паре из Грэйшота нашим клиентом был мужчина, Колин. У него была болезнь Паркинсона, очень давняя, и он уже почти потерял подвижность. Ненужный хойст для вертикального подъёма стоял в углу (я долго на него зарилась, надеясь переместить к Эрике, но мне объяснили, что таким образом это сделать не получится), инвалидным креслом он тоже не пользовался (хотя ему случалось попадать в госпиталь), и вообще на моей памяти Колин практически не покидал комнаты. Днём мы пересаживали его в кресло – не инвалидное, а мягкое, с регулируемым наклоном спинки, – а на ночь укладывали в кровать. В комнате были телевизор и камин, окно выходило в сад.

Колин был крупным мужчиной, мы приезжали к нему парами, и, если такого не случалось (был период накладок), то управляться с ним было нелегко. Но человеком он был скорее добродушным и спокойным. Только personal care не любил из-за крайней своей чувствительности. Колин любил футбол – наши мальчики вечно обсуждали с ним матчи.

Жена же его, Рэйчел, относилась скорее к такому холерическому типу женщин: худощавых, нервных и раздражительных. Впрочем, возможно, её вымотала болезнь мужа, которого она очень опекала, но как-то странно. Например, не разрешала открывать окно. И не меняла постельное бельё неделями (приходилось просить). И как-то там мудрила с едой, настаивая на своей диете и не учитывая рекомендаций доктора. При этом была на постоянном вздрюке, вечно готовая к наезду.

Первое время (года два) я более-менее выдерживала наши отношения в рамках вежливого нейтралитета. Спрашивала про её преподавательское прошлое, про детей. Рэйчел расслаблялась, начинала что-то рассказывать и смотрела на меня почти благосклонно. На большом фото возле лестницы можно было рассмотреть всю семью: видный мужчина, стройная женщина (оба уже на возрасте, но в хорошей форме, нарядные и довольные) и трое детей: два сына и дочь – уже даже не подростки, а молодые люди, красивые.

Дочь приезжала иногда со своим семейством (она жила во Франции), один из сыновей осел с семьёй аж в Австралии, но старший, холостой, жил неподалёку.

 

Отношение Рэйчел к мужу менялось постепенно. Да, она его иногда пилила, норовя к чему-нибудь прицепиться, но зато, помнится, места себе не находила, когда он угодил в госпиталь в Гилфорде, и моталась туда каждый день. Хлопотала вокруг, обсуждала детей... До настоящей агрессии было далеко – нормальные отношения многолетнего брака.

Растущая нервозность в основном доставалась нам (то есть мне так хотелось думать). Растущую суетливость можно было объяснить некоторым ослаблением памяти... Далеко не сразу отношение Рэйчел к мужу стало выходить за рамки безобидных придирок и вызывать тревогу.

Например, почему нельзя дать разного цвета полотенца для верха и низа? Или это окно – ну зачем орать, если я ненадолго открыла его проветрить? День был весенний, тёплый, Колин не возражал, Рэйчел была наверху... А потом, когда дочь с семьёй приехала очередной раз на побывку, девочки рассказали мне, что бедный Колин так и оставался сидеть один, в закупоренной комнате, пока остальные кушали и радовались друг другу в саду. Для британских семейных стереотипов это дико.

Потом кто-то, соседствующий с Рэйчел, поведал, что видел её ночью, гребущую снег с машины... И она несколько раз уже забывала, где припарковались – её всё время куда-то уносило из дома. И общаться с ней стало непросто – никогда не знаешь, как среагирует. Может, нормально, а может и взвиться ракетой, позвонить с жалобами, прогнать.

В общем, в офис пошла череда доносов на – чего уж смягчать – явные признаки деменции у жены нашего подопечного. Классика жанра: выпадение второго супруга, которого все привыкли считать опорой первому.

Мы уже всё сказали детям, – отвечали нам в офисе, – они извещены. Но не реагируют. Видимо, не верят.

Ну да, им трудно, конечно, бедным. Понимаем. Но женщина может стать уже опасна, она явно не в себе. Она агрессивна – и кто знает, на кого следующий раз повернётся её агрессия. Ей самой нужна помощь.

И неизвестно, как бы оно дальше продолжалось, но кто-то из детей решил устроить маме отпуск с семьёй (система помогает в таком случае, организовывая временное прибежище клиенту). И они поехали, и мама начала тратить деньги на глазах у детей. И они поняли, что с ней не всё в порядке. Что за ней нужен пригляд, и вообще, наступила пора перемен.

Сначала у неё появился свой кэрэр, а потом пришло время для более радикальных решений, к сожалению. Впрочем, как мне кажется, Колин, сколько бы он потом не прожил, вряд ли имел жизнь более тоскливую, чем дома.

Тут ведь что главное? Главное – это увидеть. Тогда ещё возможно предотвратить назревающие неприятности.

 

***

 

Альтернативная медицина нынче – норма жизни. Сама пользуюсь, хотя не всякой. Моё доверие кончается там, где начинается мутность терминологии и настояния, что всё остальное никуда не годится. Я уважаю внятность.

Кроме того многое, конечно, зависит от личности врачевателя.

Вот у нас была клиентка, которая лечила при помощи ангелов. Ну да, тех, которые с крыльями – типа, посредник. Во что я даже готова как бы поверить, потому что в ней и впрямь было нечто нездешнее, воздушное даже.

Такая высокая, худая, с огромными глазами... Правда, уже немолодая, но бывает такой тип... безвозрастный. И ничто это впечатление не испортит: ни волосы крашеные, ни ногти, ни шубки-сапожки из рыбьего меха, ни взрослые дети. Ангел, как есть, очень добрая, всё время спрашивает: удобно тебе? не холодно? хочешь другую программу включим? Кажется, она никогда не жаловалась.

Две дочки её выросли и уехали, у одной уже была семья. В квартире, где жила эта – ну, пусть Марион – с потолка в прихожей свисали качели, украшенные бантиками, и везде были фотографии этих девочек в красивых платьях – таких же нездешних, как и мама. Было странно представить себе в этом доме мужчину, однако где-то он существовал, и Марион отзывалась о нём с искренней нежностью. Сама она жила с live-in-ами. То есть, с каким-то одним (вернее, одной) девушкой – например, из Зимбабве.

Я одно время приезжала их подменить и свозить Марион в местную Теску. Обычно я не работала в Хезелмире, но тут пошла навстречу, хотя карабкаться по очередному холму и притуляться возле этого дома мне не очень нравилось. Сначала его ещё найди! Дорога – то есть, lane, – расположена так низко, что дом едва видать (и запросто можно пропустить и доползти до конца, до леса), но сам он стоит на краю холма, и лужайка там очень славная. Общая на все четыре квартиры, с панорамой на крыши Хэзелмира.

Когда я стала приезжать к Марион, она, кажется, уже не практиковала. Но, может, я и ошибаюсь – одна из её комнат оставалась предназначенной именно для посетителей: белые стены, эркер, старая мебель, кресло кожаное, всякая символическая мелочь по полкам и, разумеется, ангельские крылья на стене. Из перьев. И ничего лишнего, никаких завалов (чего не скажешь о других помещениях). Я сама, своими глазами, видела пачку лефлетов, причём в основном предлагалось лечение от депрессии (как одного из заболеваний духа).

Ночевать у Марион было легко – она спала и просила её не тревожить до утра. Огромная кровать, всё в белом хлопке, чья-то шкура на стуле («не надо её трогать, пусть так висит!»)...  Уборка тоже предполагалась минимальная. Вот разве ещё магазин – девочки предупредили меня, что надо не расслабляться и гнуть в сторону закупок, а то Марион застрянет. Но мы нормально с ней управлялись, грех жаловаться.

А однажды меня попросили отвезти её к чёрту на рога, стричься и всё такое. Миль за шестьдесят, ей-богу. У меня тогда не было навигатора, и я таки один раз пролетела нужный поворот, но Марион проявила ангельскую кротость, нисколечки не занервничала, и мы потом нормально добрались, даже не опоздали.

Я тогда, гуляя по этому городишке, зашла в местный антикварный и купила какую-то древнюю лампу для дочери в её новую квартиру. Наверное, не без влияния Марион, которую в это время обхаживали в салоне красоты.

 

Так вот, Марион оставаться одна не могла, не получалось у неё. И ещё она пила кучу всяких таблеток, в том числе и от депрессии, разумеется. Конечно, покупка нескольких дюжин шуб и сапожек, блуждание по магазину или там машина (разумеется, белая), ржавеющая под окном – это только верхушка проблемы. И дочки её навещали, и, видимо, к врачу она хаживала, но приходилось нанимать кэрэра, чтобы присматривать за этой милой женщиной. Финансовую сторону вопроса я, разумеется, не знаю.

Зато я теперь с подозрением смотрю на разного рода целителей. Особенно, если они обращаются сразу к душе, а не к бренному телу. И всем рекомендую не расслабляться и сразу выяснять, как у того, кто вам обещает избавление от тягот жизни, с этими тяготами-то? Нормально всё, справляется? Таблетки какие употребляет? Прежде чем кошелёк свой открывать...

Хотя, сдаётся мне, Марион лечила бесплатно. По крайней мере, я бы этому не удивилась.

 

***

 

Я, конечно, не помню, как его звали. И откуда он был – кажется, из Египта. А, может, из Марокко или Турции. Ну, пусть будет Рашид, этот пожилой мужчина с остатками величия в манерах – паркинсон его сильно подкосил и, видимо, наш сервис пришёлся на очередную ступеньку вниз. Потому мы и были подписаны на ночные дежурства, sleep-overs, с целью уложить спать и помочь ночью, если понадобится.

При этом нам предоставлялась отдельная комната, рядом с комнатой клиента.

 

Хэзелмир – город на холмах, раскинувший свои улицы во все стороны. Я всячески отбрыкивалась по ним мотаться, но слиповеры – другое дело, от них я редко отказывалась. Рашид жил в дальнем от меня конце, там, где местная Хай-Стрит, став 286-й дорогой, выводит тебя в сторону Милфорда.  И никаких уже холмов, тут главное не пролететь в темноте въезд. Но я быстро запомнила два низких фонаря перед воротами, где следовало остановиться и позвонить. После переговоров ворота открывались, и можно было уже добраться по небольшой аллее до главного дома.

Я так говорю – «главного» – потому что хозяин жил в нём, а был ещё один, и какие-то постройки, и кусок леса, уходящий в темноту. Ночью территория казалась огромной, хотя имела вполне разумный размер. Но Рашид, похоже, был человеком небедным.

В доме, куда мы приходили, у меня сразу начиналась ломота в голове: весь нижний этаж был уставлен антикварной мебелью и какими-то изрядного размера декоративными предметами. Блеск золота и вызывал моё недомогание: я не очень его жалую, а все эти блики и переливы света угнетающе действовали на моё слабое зрение. Правда, почти сразу полагалось переместить Рашида наверх. Жил он с женой.

Это была дама лет около шестидесяти, причём её никак нельзя было назвать леди, несмотря общее приличие вида и вполне вежливые манеры. Чего-то в этом супе не хватало, и я даже подумала, не из Восточной ли женщина Европы, и даже не удивилась бы, узнав в ней соотечественницу, но разговаривали мы только по-английски и, возможно, мне почудилось.

Что было не так? Наверное, некоторая холодность в обращении с мужем и с нами. Я уже привыкла к дежурному дружелюбию британцев, не позволяющих себе свысока смотреть на прислугу, а также показывать дурное отношение к кому бы то ни было. Да и вообще мне попадалось куда больше заботливых и любящих супругов, чем наоборот.

Кажется, это была «последняя жена», потому что рядом проживали ещё какие-то родственники восточного облика – я видела их во дворе и на ступенях второго дома, но вечером возле Рашида была только она.

 

Комната, в которой он ночевал, ещё не до конца была оборудована под нужды тяжело больного человека. Например, спал он на обычной кровати, очень широкой и довольно низкой, но не госпитальной, какую уже было бы ему пора организовать. В ванную-туалет надо было попасть, перейдя коридор, что в нашем случае уже становилось проблематично. В общем, на мой взгляд, впереди предстояла череда усовершенствований быта с учётом потери подвижности. И не только её.

Однако на мои расспросы по теме жена отвечала почти сквозь зубы, и было видно, что её вся эта кухня уже достала. Нет, я не утверждаю, что никогда прежде не сталкивалась с усталостью и депрессией партнёров своих клиентов. Новым было то, что отношение к ситуации было как-то уж чересчур заметно.

Единственный раз она поддержала беседу (а просто болтовнёй она нас не удостаивала) – это когда сообщила, что скоро приедет ещё один молодой родственник, вызванный как бы с целью сделать из него постоянного помощника для «дяди».

Ну-ну, подумала я – интересно, насколько юноша ко всему этому готов.

 

Я приезжала не каждую ночь. И первые несколько раз всё проходило довольно мирно: Рашид меня почти не будил, спал он неплохо. Но последний раз вышла накладка: он позвал помочь ему с туалетом, когда было уже поздняк метаться, и часа полтора мы потратили на нормализацию. Тут я, скажу не хвастаясь, проявляю известную ловкость, и, как мне кажется, огорчения были минимальны, и убрала я всё быстро. Рашид, который был несколько подавлен ситуацией, под конец пробормотал мне спасибо и отправился досыпать. Утром я его не поднимала, и тут у меня некоторый провал в памяти: то ли туда приходил кто-то ещё, то ли жена всё-таки несла нелёгкое дежурство.

Я была довольна и бодро отрапортовала ей о нашем небольшом приключении, добавив, что можно впредь предотвратить неприятности... Любовь к современным усовершенствованиям не давала мне покоя.

Когда следующий раз я приехала и позвонила в ворота, мне их не открыли.

После недолгих переговоров выяснилось, что сервис наш прекращён – как, видимо, и планировали. Или что-то пошло не так?

Я мнительна, хотя в данном случае, наоборот, считала, что достойна небольшой медали. Но, может, Рашид расстроился и решил более не отдавать себя в чужие руки? Никаких дальнейших разборок не последовало, да и впоследствии, получив на руки список «негатива» (где было всё вполне умеренно, предсказуемо и только с парой сюрпризов – у всех бывает, сказали мне девочки, иной раз не угадаешь, с чего вдруг), я не нашла там этих людей.

Так что, наверное, устроив семейный совет, они оптимизировали уход за патриархом. Ничего, подумала я, дело семейное. С чего бы это мне беспокоиться?

​

***

 

Про Олтон все говорили, что клиенты там тяжёлые – даже те, кто жил рядом.

Главное, непонятно, почему – клиенты как клиенты, – а я всегда оттуда приезжала совершенно выпотрошенная.

Эта меня Лина ухитрялась всякий раз прогнуть, ловкая была координаторша. Звонит – и таким бодрым голосом: «Таня, я тебе тут немного поменяла расписание...» Я сразу взвываю: «опять!», – а она смеются мелодично. И ведь не откажешь ей, заразе, уболтает, улестит...

Помнится, на полный день с перерывом без заезда домой я туда отправлялась всего несколько раз. Да пусть и с заездом – всё равно в конце дня – вселенская тоска. А с чего – неясно, я же говорю.

Конечно, я обо всех о них писать не собираюсь. Значительная часть – это такие кухонные подробности, не для широкой публики, зачем? Понятно, что выгребание этого самого проходит красной нитью... И бывают истинно трудоемкие моменты.

И ещё, разумеется, приватность. Не назвать лишнего, не обидеть кого ненароком. Но вот одно имя вдруг всплыло в памяти – Фрида. «Просто Фрида», помню-помню.

Очень старая дама, всё того же нордического типа, суровая. Или мне казалось, что она на меня смотрит свысока? При таком-то росте...

Всё у неё сложилось, у этой Фриды: семья была большая и зажиточная (это мне, например, всегда видно – люди иначе держатся, вольнее), сыновья, уже немолодые, внуки, правнуки... На снимках они всё с какими-то знаменитостями, и видна фамильная порода: высокие, стройные, рыжие. Кажется, это Фрида была рыжей в молодости.

Квартира у неё в residential, очень приличное место.

Ничего, собственно, нового с этой Фридой: сначала ей становится трудно ходить, потом сидеть, потом она почти не ест. Если у тебя один из визитов – 15 минут (помочь с туалетом и предложить чай с печенькой), то всякое промедление или отказ – беда. И времени нет, и что делать непонятно. Можно, конечно, так оставить – всё равно скоро опять придёшь, – но ведь она к этому чаю не притронется. И обед почти не ела. И сегодня так, и завтра, и вот уже начинаются изменения в рутине, но толку от этого мало. Родня, молодцы, заказывает специальную протёртую еду, и мы все Фриду кормим, застревая на лишние минуты, потому что она же теперь ест, не отказывается, и пьёт заодно, а это самое важное у стариков – достаточно жидкости.

Что тут поделаешь? Кончился завод, пришло время уходить. Но Фриду забирают в больницу, пытаются лечить...

 

Однажды, проезжая по той улице, я вижу фургон, в который грузят мебель. Рыженький паренёк помогает другому, внутри, уложить диван.

И тут я его узнаю – вот надо же, при моём-то зрении и памяти на лица!

Фрида умерла, вспоминаю я, нам же сказали...

Тогда пусть она останется здесь, просто именем. Я его не поменяла.

 

***

​

​

​

​

​

 

​