top of page

ПРОДОЛЖЕНИЕ (МЕЛОЧИ)

Council housing в Британии начался после Первой Мировой – как помощь героям войны, – и в дальнейшем развивался во все стороны: и юридически, и территориально. Такие дома стали строить буквально везде, причём сначала целыми блоками, а на данный момент строго перемешивая с «обыкновенными», то есть приобретёнными частным порядком. Кстати, прожив в «государственном» доме энное количество лет, можно его выкупить (или даже купить «с улицы» у кансела – местной власти), неплохо сэкономив на цене.

Старые канселы бывают очень приличными, в добротных домах, а в сельской местности ещё и с куском земли гораздо больше носового платка (нынешнее строительство неуклонно движется прочь от толстых стен и больших лужаек). В деревне Лисс старый район с такими домами расположен на широкой улице, обсаженной по краям берёзами и буками, с газоном и отдельной асфальтовой дорожкой. Можно совершенно спокойно парковаться с обеих сторон: места хватит даже на развернуться. Внизу улицы, там, где въезд, проходит дорога из центра Лисса в глубь country, в сторону бывших ферм, а наверху она, то загибаясь, то заворачиваясь кренделем, упирается в лес. Поднявшись вверх по лесу (если вдруг вам это пришло в голову), вы окажетесь на старой А3.

Дорога, по которой я регулярно спускалась с А3, вечерним временем не особо приятна для сползания. Да вообще все местные туманы обязательно застревают именно на этом холме. Зато с парковкой никаких проблем, если мой клиент – Ленард.

 

Ленард родился с ДЦП чёрт знает сколько лет назад, когда британское законодательство ещё не особо пеклось об инвалидах. Поэтому его выживание – в значительной степени его личная заслуга. Хотя, как я понимаю, он жил в семье, и традиция эта сохранялась после смерти его родителей. На момент нашего знакомства его семьёй была невестка.

«Невестка» (daughter-in-low) это, по-здешнему, примерно то же, что и в России. Под такое родство много кто попадает – вернее, позиция такова, что ты много кому невестка. Клэр, женщина моих примерно лет, может, несколько помоложе, жила с Ленардом, по сути, вдвоём. Оба её взрослых сына уже снимали где-то не очень далеко, появляясь «в гости». Мужа вокруг не наблюдалось, и Клэр никогда его не упоминала. Предположить, что он был сыном Ленарда я никак не могла. Даже покойным – покойного она бы упомянула.

Получается, Ленард достался Клэр в наследство от исчезнувшего супруга. Расспрашивать же подробности этого родственного обмена у меня не хватило духу: Клэр, дама нрава нелилейного, могла послать меня подальше с моей любознательностью.

Ленарду с ней жилось вполне замечательно, насколько может быть замечательно старому человеку с ногами, постепенно теряющими ту небольшую устойчивость, которая была им отмерена. Нельзя сказать, что ему достался худший вариант ДЦП: он до сих пор мог ходить при помощи рамы, интеллектуально же был в полном порядке, но зато Дорогое Мирозданье зачем-то наградило Ленарда ихтиозом (не худшим из его вариантов, но всё же...), а под конец, совсем уже распоясавшись, раком молочной железы.

Во время моих визитов как раз исполнилось пять лет после операции и лечения. Клэр свозила Ленарда на анализ, и они отпраздновали его статус «clean».

 

У Клэр была трудовая жизнь, оба её сына имели должности скорее скромные, помимо уже своих житейских проблем. Но они казались довольно сплочёнными, держались дружно, авторитет матери, похоже, был непоколебим. Она и оба парня, да ещё Ленард – такая вот ячейка общества. В Лиссе они жили много лет.

Как я поняла, поселившись с Ленардом, Клэр должна была получить статус и пособие, но к этому в пакете прилагались ответственность и ежедневная забота. А также поездки ко врачам и разное другое, сопровождающее жизнь человека «с ограничениями».

Зато у них был очень симпатичный дом, где Ленарду был отведён отдельный вход, спальня, санузел и гостиная с дверью в сад. Клэр любила возиться в саду, там всегда что-нибудь цвело, и две полосатые кошки (толстая и тонкая) бродили туда-сюда, иногда для разнообразия устраиваясь то на кровати Ленарда, то на моей куртке. Клэр их частенько ругала за бестолковость, она не страдала излишней мягкостью характера. Но с Ленардом была неизменно уважительна.

– Знаешь, – сказала она мне однажды, – он ведь всю жизнь работал, всегда. Это сейчас, когда он старый и слабеет с каждым днём, он вот так сидит дома. Но раньше всё было иначе.

Я не спросила, кем мог работать человек с ДЦП пятьдесят, тридцать, десять лет назад. Да много кем: руки есть, голова соображает – что-нибудь да найдётся! Старое поколение – оно такое.

 

***

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

строго по дороге, никакого тротуара. Из-за припаркованных машин его не сразу видно. Так что, если вас занесёт на Боро в Петерсфильде, не разгоняйтесь.

В Липхуке таким персонажем работает Человек С Тележкой. Довольно долгое время он ходил с зелёным мусорным контейнером, кое-как подвязанным для дальних прогонов на железную раму. Потому что всё-таки два колеса – это со двора на улицу вывезти в день забора, а не по всей деревне мотаться.

Но нашлись добрые люди, и вот уже наш герой ходит с нормальной сумочкой на колёсиках, а рядом семенит мелкий пёс. Насчёт пёсика, на мой взгляд, это смело – но, наверное, кто-то мониторит процесс... Одно время этот Человек с Тележкой даже разносил какие-то журналы.

 

Я не знала, как его зовут и где он живёт. А потом неожиданно узнала – он был соседом нашего клиента.

Это был пожилой мизантроп со звучным именем и фамилией, кончающейся на «вик». Поэтому пусть он у меня будет Вик – ему подходит.

Этот Вик имел внешность старого еврея из немецких карикатур 30-х. Поэтому я всё надеялась, что моя фамилия разбудит в нём родственные чувства. Но это я просчиталась: даже если старина Вик и знал о своих корнях, он совершенно не собирался испытывать родство к кому бы то ни было.

Впрочем, я не совсем права: у него была сестра-невидимка, которая его навещала (и даже приносила цветы), в комнате и коридоре стояли фотографии молодого человека яркой внешности (на одной из них он выходил из воды), и ещё Вик как бы дружил с нижним соседом.

Прекрасный юноша, по словам Вика, был его племянником, а соседа – прохладно-вежливого и, как мне показалось, хорошо организованного – я сочла близким для Вика человеком, но не угадала: в какой-то момент Вик сварливо поведал, что и за поход в магазин, и за попытки уборки в его квартире тот хочет мзды – а вы думали, это он даром? Ха!

В отличие от аккуратного соседа, на досуге прибирающего и свой, и виков сад, наш клиент был средней тяжести hoarder-ом. То есть, ему ещё оставалось, где спать, но передвигаться по дому было уже затруднительно.

Кроме картин Вик имел неcметное количество того, что называется brick-a-brack – всякое бесполезное бьющееся барахло. За которое я то и дело задевала разными частями тела, содрогаясь от перспективы что-нибудь сломать. Потому что это мне оно – какая-то фигня из фарфора, а уважающий себя хоардер всех помнит в лицо и спуску мне не даст.

Так вот, я там честно убирала, мыла на кухне то, что ещё можно было вымыть, выносила ревностно мусор и даже заказывала-забирала для Вика лекарства. Однако он явно больше симпатизировал Сэнди – может, потому что та такая изящная и ловкая, и не является потенциальным разрушителем его сокровищницы. И даже Лоренса Вик простил, когда он однажды пропустил визит: у нас оно случается, если неделями у тебя один и тот же список, а потом раз – и добавили. А ты не проверил, репа!

Но меня Вик не простил. Я потом вспомнила и примчалась – но поздно, поздно!

И вот ведь какой несгибаемый – он не только на меня пожаловался, он спустился вниз на своём лифте и стоял в дверях: маленький, толстый, с выпяченной брезгливо губой... Я даже подумала, не пасть ли мне на колени – раз уж он тут меня дождался и дверь открыл. Но Вик не пустил меня на дорожку к дому. Так и сказал – вали, мол, и не вздумай приближаться. Посему я уже не стала брякаться в темноте возле живой изгороди – всё равно не увидит. Опять же, дождь...

Вик всегда очень напирал, что тратит на нас бешеные деньги, и мы обязаны стараться. Я как-то попыталась ему объяснить, что бешенство этих денег неравномерно размазывается по всей компании, и невелик урон, ежели что – у нас клиентов много. И хорошо бы ему не грубить – та же Сэнди, например, вообще ангел небесный, такой другой ему не светит. И что кэрэры могут отказаться, вы не в курсе? Хуже того, можно прервать контракт, если клиенту так уж всё у нас не нравится.

Но Вик не внял, а потом ушёл от нас в другую компанию – ту, что организовала одна из наших менеджерок, прямо здесь, в Липхуке. Весьма успешную, кстати, часть наших девочек к ней перебралась... Но Вик и там не прижился.

         

 

***

 

Одна такая Бренда жила в большом старом доме у дороги, ведущей из Липхука в Хэзелмир. Очень они добротные, эти старые дома: кухня-столовая большая, гостиная с камином, толстая плитка на полу. А наверх я не ходила. И дом, надо заметить, был ухоженным, чистым, и вообще было непонятно, что нам у этой Бренды делать.

Она – крепкая ещё старушка – всё время отмахивалась от любой помощи. А вызов был часовой, и я прямо изводилась вся, чего бы ещё полезного там совершить – всё одно ж сидеть. Хоть посуду помыть – можно? Хоть цветы полить...

Дело в том, что у Бренды деменция выражалась всё больше в идеях, а физически она была ещё ого-го! Отлично выглядела, и всё с таким задором по жизни... Я бы даже сказала, с хитрецой. Очень она была недовольна своими дочерьми, чем-то они её не уважили.

Я видела одну мельком: нормальная миловидная женщина средних лет, тихая и терпеливая. Разумеется, обременённая работой и семьёй. Это она и устроила наш пакет, потому что были у неё разные опасения насчёт матери.

 

Во-первых, Бренда всё время играла в какие-то лотереи. Весь стол на кухне был завален вырезками, сулящими златые горы. Это бывает со стариками и, к сожалению, не всегда оно безобидно. Уж не знаю, как там дети Бренды урегулировали сию проблему: запретить матери тратить свои деньги они бы не сумели. Но освидетельствование здоровья и последующие юридические процедуры могут приостановить дальнейшие финансовые потери. Если, конечно, на то есть добрая воля со стороны престарелого родителя. Британия полна мрачных историй о старой маме, пустившей по ветру имущество.

Во-вторых Бренда рвалась «в пампасы». Причём, не одна – у неё был друг. Она ему регулярно звонила и беседовала с ним тихим интимным голосом. Она говорила, что готова убежать хоть сейчас, что дети пытаются запереть её в этом доме, а ей он не нужен, она может всё бросить и приехать... прям  сегодня...

Думаю, бедный старичок не раз уже приужахнулся... Хотя кто знает, может, ему нравилась такая драма.

К сожалению, артистическая натура Бренды не всегда ограничивалась планами. Она требовала действий – и Бренда в какой-то момент решила продать таки дом. За наличные – а что тут непонятного? Такая приятная семейная пара, из Польши. Им надо было срочно: чтобы уже осенью дети пошли в местную школу. Они и деньги привезли, в конверте. Все пять тысяч.

На этом месте Бренда начинала хмуриться – видимо, всё-таки дочери проявили бдительность, да и британская юридическая система не подкачала.

Собственно, после этого мы и стали посещать Бренду.

 

Были у Бренды и другие посетители. Они приходили по двое: задушевного вида тётки, очень похожие на Свидетельниц Иеговы. Они, видимо, только начали обработку Бренды и, кажется, ещё прикидывали, стоит ли. Поэтому, не увидев привычных журналов с рекламным красавцем-Иисусом на обложке, я засомневалась. Тем более, тётки проходили мимо меня, не здороваясь, а я была уверена, что иеговисты всегда всех приветствуют и вообще охотно расширяют круг знакомств.

Так что я переписала номер машины, на которой приехали посетительницы, и отдала его в офис – пусть передадут детям, а те уж знают, что в таких случаях делать.  И, между прочим, они таки оказались Свидетелями Иеговы! И даже журналы потом принесли, хотя продолжали смотреть сквозь меня, такие странные. А Бренда им загадочно улыбалась, и обещала подумать насчёт прийти на собрание, и дом, конечно, сам по себе был очень заманчив: в таком можно тоже устроить meeting, c чтением священного текста, с чаем и бисквитами. Хотя мне почему-то не казалось, что это всё для Бренды так уж привлекательно.

 

А умерла она совершенно неожиданно, от разрыва аневризмы в брюшной полости. Джемма, не дозвонившись, увидела через замочную скважину Бренду, лежащую на полу в кухне. Когда дверь открыли, оказалось, что уже несколько часов как поздно. Внутреннее кровотечение – надеюсь, она просто потеряла сознание и сама не заметила... Хочется верить.

 

***

 

Деменция – это ж не обязательно неопрятный старик. Она бывает очень разной. Иногда и не сразу разберёшься, что к чему.

 

Перед тем, как поехать на обед, я заскакиваю в офис, и тут меня ловит Лина.

– Хочешь посидеть два часа? Есть клиент в Хэдли, хороший клиент, у него жене надо уехать по делам.

– А что за клиент? – мне неохота ни с кем сидеть, я настроилась побыть дома, но неудобно прямо так сразу говорить «нет».

– Мужчина, лет шестьдесят примерно, деменция – Лина знает мою въедливость, – Предложишь ему кофе и сэндвич, там всё приготовлено.

– Деменция в шестьдесят? – я подозрительна, и у меня есть на то основания, – Чего так рано? И вообще, come on, Lina, давай поподробнее, что с ним не так? К чему мне готовиться, а?

– Да всё с ним нормально, – уверяет Лина и смотрит честными глазами. Они у неё всегда такие.

– Ну да, – занудствую я, – а ты помнишь ту леди, что жила вон там, за углом? Вы мне ещё говорили: такая славная, просто посидеть, попить чай, к ней потом ещё, может, друг зайдёт, типа партнёр, – и вообще никаких хлопот. Она рыдала три часа! Сначала мы втроём сидели у него, а потом переместились к ней, но она всё равно рыдала. И ничего не помогало – я болтала, альбомы подсовывала, предлагала то-сё... А она всё повторяла: где я, кто я? Помоги мне, Питер! А потом стала говорить Питеру: кто ты? Я тебя не знаю. И тогда он тоже начал плакать... Я там с горя всё перемыла на обеих кухнях.

– Ну что ты! – Лина взмахивает узкой ладонью, – Ничего там такого, я же говорю, очень милый клиент, всем нравится. Это у нас тут просто один кэрэр заболел... Два часа – ты ещё успеешь себе купить что-нибудь пожевать.

 

Дом я нашла не без труда, хотя меня снабдили подробной инструкцией. Когда-то он был амбаром, но такие здания сплошь и рядом переделывают в современное жильё, вот только дорогу не всегда асфальтируют. Но вокруг дома благоустроено, и я звоню, вертя по сторонам головой: какой приятный кусок леса, и до цивилизации вообще-то близко...

Дверь открывает высокий мужчина, эдакая картинка из журнала «Country Life». Здравствуйте, – вежливо говорит он, – проходите, пожалуйста. Не желаете ли чаю? Интересно, – думаю я, – а где сам клиент? Это к нему друг, что ли, в гости зашёл? До меня не сразу доходит, что клиент стоит передо мной. И он действительно очень милый.

– Хотите пить чай на кухне? – продолжает этот замечательный человек, – Или, может, посидите в гостиной? Я могу включить музыку.

И он включает музыку. И спрашивает, люблю ли я танцевать. И начинает танцевать сам, вскидывая свои безупречные ноги, а я прикидываю, как далеко ушла от входной двери, да а та, что на кухне, не ближе...

 

И, между прочим, я была совершенно не права. Права была Лина: прекрасный клиент, я даже сумела поесть, и мы поболтали, и ещё он подпел одной из песен, которые включил мне от всего сердца. То есть, это были совсем не худшие два часа моей профессиональной деятельности, ничуть они меня не перегрузили. И так приятно было смотреть на ухоженного джентльмена, улыбающегося, довольного жизнью. Что за жена у него, – думала я, – ведь это же её заслуга! И так стильно всё тут сделано, так чисто..

Напоследок я завела разговор о фотографиях, стоявших в рамках на столе у камина: очень интересные и красивые, это всё ваша семья? Расскажите, пожалуйста. Я же знаю, это всегда приятно – показать своих родных, вспомнить что-нибудь из семейной хроники.

Но он никого не назвал. Похоже, он просто не помнил.

 

***

 

Будда говорил, что по жизни надо идти, лишь слегка к ней прикасаясь.

Ага, особенно, если у тебя работа, семья, да и до этого не так-то было просто вытоптать себе место под солнцем. А тут – «истинное делается легко».

Но результат всё-таки примиряет с потерями по дороге.

Если ты готов примиряться.

 

Допустим, тебе где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью, и у тебя большой хороший дом , скорее даже усадьба в Хемпшире, отличные взрослые дети, и есть ещё бизнес, и лондонская квартира... И сама ты – симпатичная деловая женщина, но вот только муж страдает болезнью Паркинсона, уже который год. Действительно страдает, всем с ним рядом уже невесело, а был молодец-плэйбой, спортсмен и любитель красивой жизни. И жизнь эта была действительно красивой, с голубым небом под белыми парусами и загорелыми детьми, и всем таким прочим. А теперь этот несчастный мотается по огромному дому, то и дело рискуя свалиться, задевая то статуи на полу, то картины (он их коллекционировал для удовольствия, во как!), то норовя сесть мимо кресла. А он ведь ещё и плэйбой, он это помнит, но девочки-кэрэрки сочувственно пожимают плечами: ничего, мол, бывает, главное, что в туалет сходил и лекарство выпил вовремя, а вот кушал сегодня плоховато...

Ещё у него случаются глюки, что нормально при развитии болезни: ты видишь того человека на дереве? Что он там делает с утра, не знаешь? – Это уже мне, и я какое-то время шарю взглядом по соснам – ну вдруг пришли их подровнять, я знаю?

А вскоре я бросаю эту затею – гулять с клиентом по лужайкам, – потому что это становится рискованным: очень высокий человек, а на ногах уже неустойчив. Теперь и на веранде он не хочет сидеть, хотя погода чудесная, я же хотела, как лучше... Недавно, говорят, сам тут за всем следил, вон в сарае маленький трактор...

Но жизнь-то продолжается, вот что. И есть пока на какие средства её организовывать, и есть ещё силы, и дети помогут, конечно. Хотя уже не здесь, не здесь...

 

А может быть и так: ты – молодая женщина неопределённой специальности, и вот у тебя появляется мальчик, из приличной семьи, но немного как бы непутёвый, что-то с ним не всё гладко, с этим мальчиком, однако он хорош собой и вообще дуся. На фотографии того времени можно видеть пару родителей (она – красавица, из тех, которые умеют носить шляпки, он – солидный мужчина, в костюме), их юного сына и её – в чёрных кудрях (может, крашеных, ну да кому какое дело?), немного с оттенком экзотики, в каком-то летящем наряде, уже принятую, уже обласканную, ладно, живите, дети!

И почему-то кажется, что мальчик был не балбес, там глубже. Этакое выпадение винтика, но дело давнее, ничего же мне не известно, так, фантазия. Во всяком случае, парня пристроили к доброй и заботливой женщине. Конечно, она будет ещё менее строга, чем маменька: кури, сколько хочешь, да я сама с тобой подымлю... И надо бы ему всё-таки встать на ноги, коли вот так вдруг взял и женился...

Впрочем, про ноги разговор отдельный.

К тому времени, когда к нему начнут ходить кэрэры, ног уже не будет, их ампутируют из-за эндартериита. Да и не нужны они ему, они только болят, а он всё равно лежит целый день в кровати, едва пьёт и почти не ест, всё больше йогурт. И курит одну от другой, даже во сне (он постоянно дремлет), и говорит с трудом и, кажется, вовсе не смотрит бесконечный боевик на экране телевизора. Но сигарету не выпускает из пальцев, а заберёшь её – сразу спохватится и запротестует невнятно. 

Ему не так уж много лет, да и жена его ещё не старая, но возраст, конечно, виден, да и что у неё за жизнь в этом маленькой квартире, которую надо бы отремонтировать уже, особенно кухню, где едва развернёшься? Да и ванная, вся в лиловых тонах, тоже нуждается в некотором обновлении, и я брожу по этому дому, пока клиент спит 

(находиться с ним в одной комнате – это

 

 

В каждом поселке, городке или квартале есть свой Достопримечательный Человек. У нас, например, это такой дядька, который катается на своём инвалидном кресле по Borough Road, отталкиваясь ногами. На ногах у него огромные башмаки, на плечах – люминесцентная куртка (после того случая, когда он таки повстречался с автомобилем), на лице – улыбка. Ещё в холодное время он надевает на голую голову кислотного цвета шапочку.

Я всегда с ним здороваюсь или машу рукой, и он отвечает, но я совершенно не понимаю, что. Зато мои дети могут с ним переброситься парой фраз и говорят, что он довольно ехидный товарищ, и шуточки у него бывают сомнительными.

Вот вам пример языкового барьера: мне кажется, человек мычит приветственно, а он, оказывается, шутит.

Этот парень таким манером спокойно добирается до центра – видимо, пообщаться, – и всегда едет 

потом всё стирать и голову мыть), проверяя время от времени, не загорелось ли чего, и вспоминаю – кто-то говорил мне про аварию, про черепно-мозговую травму...

Да какая разница, когда вот оно: ты хочешь жить легко и весело, а за тебя уже всё решили. Уж лучше с самого начала не надеяться, наверное. И не роптать. Оно само тебя догонит и коснётся, не сомневайся.

Кому-то, может, больше повезёт, но разве угадаешь заранее?

А потом он попросился к нам обратно, но его не взяли, потому что тут же будет опять беспрестанный скандал, оно нам надо?..

 

Да, и про соседа – я однажды увидела Человека С Тележкой, выходящего из соседней двери (это был один дом на четыре квартиры). Значит, у него там такая же квартира, как у Вика – то есть, он не ночует на лавке, это хорошо. Наверное, он живёт наверху – его часть сада совсем одичалая.

И как же его зовут?

– Это Дэвид, – ответил Вик, – Да, он тут живёт. Но он сумасшедший. Разве не видно? Абсолютно чокнутый.

***

В Бордоне, недалеко от их торгового центра, на Лесной, сразу несколько зданий residential homes в одном блоке, причём с разными названиями.

Там у нас много кто был: и та очень старая ирландская женщина (кажется, у неё была хроническая пневмония, она очень исхудала, а на фото – такая милая толстушка-мать семейства; муж её, весёлый бравый дядька, очень трогательно о ней заботился), и другая – кроткая старушка (ей надо было постоянно мазать ноги кремом, а больше, она говорила, ничего не требуется, что вы, ну ладно, чай попью), и та женщина после инсульта (у неё ужасно распухла одна рука – такая тяжёлая кувалда, она называла её БОрис, она всему давала имена, вот только не помню, как звали её электрическое кресло; очень упряма была, одевать её было – прямо акробатический этюд, но она ничего не хотела менять), и ещё та девочка со spina bifida, к ней я не особенно любила ходить, но куда деваться, если уж подрядилась и бегаешь ко всем по списку.

Молодые инвалиды часто живут рядом со стариками, но, кажется, это не обязательно должно их угнетать. Между двух наших старушек была квартира такого прикольного парня: всё-то у него в плакатах, какие-то куклы смешные, музыка играет, а то и гости хохочут, и, главное, дверь всегда открыта. Я пару раз этим пользовалась, когда были проблемы с коробкой для ключей у одной из клиенток: он мне сразу махнул – мол, проходи, конечно, какие проблемы?

С внутренней-то стороны здания большинство дверей открыто.

Так вот, эта наша молодая Никола была не самой лёгкой в общении особой.

Первый раз я с ней встретилась, когда у неё оказалась сломана нога (а она даже этого не чувствует, вот ведь какая беда), и на эту загипсованную ногу Никола наклеивала бабочек. Но мыться всё равно желала сама – душевая у неё была большая и удобная. Главное было слушать её команды.

– Вот это и это мне не надо. А надо вот то. Не поняли? Придётся повторить – внимательнее, пожалуйста... Да погодите вы бежать – я же не закончила... Как вы странно произносите это слово – не сразу разобрала. Надо произносить вот так – вас разве не научили?.. Ну, хорошо, пока всё, просто подождите, я вам потом дальше объясню...

Прощалась всегда милостиво, с оттенком снисходительности и насмешки: пришла тут недотыкомка, нужно ей ноги переставлять... И глазом этак сверкнёт из под очков. Маленькая, довольно миловидная, а манеры – ну прямо учительница старших классов: может похвалить, но для начала немного почмызгает, чтоб не возникали тут.

Я и не возникала.

У Николы была семья, но она настояла жить отдельно. Не знаю, работала ли, однако компьютер стоял, и выглядела она деловой и уверенной в себе. Но очень уж ощетиненная – видимо, таким образом она защищалась на всякий случай.

Однажды сказала: еду навестить подругу, далеко. Как с поездом? Да продумала уже, доберусь, не сомневайтесь. А то тут меня мама пыталась отговарить... Съездила, разумеется.

Я не знала, как с ней разговаривать: она сверлила меня своим цепким взглядом и прикладывала из любых положений. Потом благодарила – вежливость у Николы, однако, всегда была с оттенком сарказма. Она словно давала понять: ну, чего ты тут стараешься? Хочешь мне угодить? Да фигня! Ты просто меня побаиваешься и мечтаешь поскорее отчалить. Ладно уж, ступай.

В какой-то момент девочки на неё пожаловались – оказывается, Никола упражнялась не только на мне. В последний мой визит Никола, как прежде, потрепав меня для порядку, под конец поблагодарила, разрешая отчалить.

На лице у неё вдруг промелькнула тревога. Слушай, – сказала она совсем уже по-свойски, – вот мы сейчас с тобой разговаривали, и как оно тебе было? Я тебя не обидела, не была грубой? Тебе не показалось, что я говорила что-нибудь несправедливое, придиралась, унижала?

Ну что ты, – ответила я, – что за ерунда? Всё нормально, Никола, я совершенно всем довольна. А если ты поправляешь моё произношение, так только спасибо скажу. Я не против, если меня поправляют – мне же надо учиться, не так ли?

 

***

В Грэйшоте проживали клиенты разных национальностей – наверное, потому что выборка большая. Некоторых я видела всего раз-два (например, ту пожилую индианку), а кое-кого навещала регулярно. Но я потом всё меньше там работала, и потому истории у меня получатся маленькие и неполные. Просто пусть эти люди ещё немного поживут на моих страницах, хотя бы и под другими именами.

Джилл как раз была британкой самого англосаксонского разлива. Вид она имела строгий, вела себя крайне независимо и твёрдо помнила, кто в её доме принимает решения.

Так, она считала, что с одеванием-умыванием справляется сама. Я, правда, утром бывала у неё редко, всего несколько раз, но всё равно заметила: Джилл обычно встречает кэрэров внизу, сидя в своём кресле. Один раз только она попросила помочь ей помыть голову, и я из кожи вон лезла, чтобы она осталась довольна. Ванная, кстати, у неё оказалась прятной и хорошо оборудованной, да и вообще на верхнем этаже царил полный порядок. Собственно, как и на нижнем. Там, внизу, был сервант (так, кажется, это у нас называли), из тёмного дерева, с хрусталём и серебром, обеденный стол, картины на стенах и полка с фарфоровыми зверями, причём не барахлом каким-нибудь – я знаю эту коллекцию, такие фигурки можно купить в ювелирных магазинах, я в Петерсфильде подобные видела, и цена у них несмешная.

Есть ещё conservatory – вроде веранды, там сейчас только цветы (мне разрешат их привести в чувство), но Джилл туда уже не ходит, да небольшой сад, нарезанный позади всех четырёх квартир этого дома, что расположен в закутке на улице, идущей от основной грэйшотовской High Street перпендикулярно вниз, в сторону леса. Сад периодически, видимо, навещает кто-то специально нанятый, поскольку он выглядит ухоженным и там всё растёт и цветёт, как полагается.

Зато сезонные цветы Джилл доверит купить мне в то последнее лето.

Это был хороший знак, а то мне только разрешалось помыть посуду (иногда раковину и стол вокруг – как бонус), принести-отнести еду на подносе, да положить в правильное место серебряные приборы. А также выкинуть мусор и сбегать в магазин. И помочь разобрать газеты – Джилл получала уйму газет и все просматривала.

Вот сидит она в своём кресле, довольно уже высохшая от старости женщина, с пледом на коленях, с тележкой по правую руку, на которой лежат письма и ножницы (я уже всё вскрыла и оставила пачечкой). И листает «Бизнес».

Ей скоро 99, она уже не слишком крепка на ногах (вернее, едва ходит, чего уж!), но по-прежнему у меня язык не повернётся предложить ей что-нибудь из personal care (хотя, я полагаю, это уже было бы нелишне), и слуховой аппарат она что-то разлюбила надевать, и ноги не хочет помазать, но газету откладывает и говорит «спасибо».

– Полистаю, – говорит, – у меня есть капитал, и я всё думаю, как его поудачнее вложить... Надо ещё с сыном посоветоваться...

У Джилл большая семья, кое-кого из правнуков она даже ни разу не видела.

А у меня нет капитала для вложения, но я могу купить цветы в garden centre, какие ей нравятся, и рассадить по свободным горшкам. Я там почищу, выполю немного сорняков (для них оставлен мешок) и принесу Джилл несколько земляничин – кажется, это дикая земляника, которая растёт, где придётся. И я буду поливать теперь снаружи тоже, из шланга. – Ну как? – спросит Джилл. И я скажу: да прекрасно они растут, хотите – подойдём поближе к окну и увидите сами. Джилл «гуляет» теперь по комнате с тележкой. Ей доктор посоветовал.

 

Джилл плохо выглядит последнее время и, кажется, здорово тормозит. Очень медленно говорит, и вставать ей трудно... Соседка раз, напугавшись, позвонила в панике сыну: мы, кэрэры, последний раз приходим часов в пять, а дальше как? Она уже днём еле жива.

Сын примчался, бросив свою партию в гольф. Человек, играющий в гольф по будням, но по первому зову мчащийся в 99-летней матери – это сильно. Хотя он был недоволен, поскольку гольф, видимо, накрылся, а мама ещё и выговорила: зря, мол, ехал. Но я не успела провиниться – соседка меня опередила.

Однако ситуация перестаёт быть «fine», и вот уже семья принимает решение: Джилл переедет в дом для престарелых. Тот самый, частный, дорогой, совсем рядом. Там у неё, кстати, есть подруга, они иногда болтают по телефону. А теперь будут вместе, так лучше всем. Да Джилл бы не позволила себя перевезти, если бы сама не захотела.

Я несколько раз ещё проходила мимо её дома и видела два её окна: какую-то утварь, оставшуюся на кухне, да спинку чего-то наверху. Дом не был выставлен на продажу, хотя Джилл уже его покинула и, надо думать, готовилась встретить своё столетие на новом месте.

Правда, она до него не дожила. Что ж, многие ведь не доживают и до девяноста.

 

 

***

У Кармелы, маленькой итальянской женщины, была квартира на первом этаже в Остине, в одном из домов того блока на Crossway Road, что, если въезжать в деревню, то слева. Гостиная и дверь выходили на зелёную лужайку внизу, а за ней росли сосны. Они и сейчас там растут.

В соседней квартире жил Джеймс, прямо две двери рядом, очень удобно. Обычно нам так составляли расписание, чтобы они были друг за другом – рутина была похожей. И клиенты похожие: тихие и нетребовательные.

У Джеймса был сын, я видела его мельком – он заскочил к отцу и торопился куда-то. И квартира в довольно запущенном состоянии. А с Кармелой было неясно: где её родня, далеко ли? Зато внутри у неё очень красиво, особенно в гостиной: там висели веджвудские блюдца по всей стене, и ещё были 

всякие другие безделушки, элегантно расставленные на этажерках. И растения в горшках выглядели здоровыми и чистыми. А ещё в маленькой комнате стояла картина, на которой была сама Кармела, в молодости: нежны скупые черты лица, полумрак, кроткие глаза – мадонна! Не из тех, что с пышным бюстом, не такая. Но зато в ней было что-то тонкое, как бы неземное, вне нашей грубой действительности.

И в самой квартире был какой-то особенный воздух, как будто пахло кипарисом или нагретым камнем... даже когда Кармела однажды упала и много крови пролилось на ковёр (я тогда отчистила первую порцию, но кто-то потом вызвал специальную службу, и пятно почти исчезло).

Впрочем, это мой личный глюк, наверное.

 

Вся рутина Кармелы, весьма заурядная, была набором простых ритуалов: что подать, что надеть, куда положить. Совсем ничего особенного, и ещё она не любила болтать. Хотя откликалась на телефон, правда всё так же односложно.

Лина говорила, что и по-итальянски с ней не разговоришься – такой человек молчаливый, всё нормально, не волнуйся.

Вечером, когда Кармела оставалась в ванной-туалете одна, завершая приготовления ко сну, я ждала её, подолгу рассматривая все эти сувениры на полочках. Особенно мне нравилась примитивная деревянная картинка Девы Марии – та была чем-то похожа на Кармелу. Может, потому её и купили?

А в маленькой комнате были цветные фотографии её с мужем. Муж, похоже, британец, возвышался над Кармелой на голову. И они выглядели такими счастливыми – где-то, видимо, на отдыхе, с венками из цветов...

На одном из снимков они стоят вместе с двумя молодыми девушками, очень похожими на мужа: высокими, стройными, со светлыми волосами. Ага, подумала я, – это, видимо, дочери. Сейчас им, конечно, гораздо больше лет, и живут они, наверное, не рядом, но заботятся о матери – вон как тут всё ухожено.

Правда, Кармела почему-то оставалась одна на Рождество. Я даже купила ей однажды какой-то свежей выпечки по дороге, но она не очень-то ей обрадовалась, ей, кажется, было всё равно. Улыбнулась вежливо и отстранённо, положила плюшки рядом, а сама продолжала пить свой кофе...

 

А однажды Кармела проснулась и не смогла встать. И закричала – ей было больно, а отчего – непонятно. Я кинулась названивать в Амбуланс, а там у них чего-то переклинило, и приехало сразу четыре машины, одна за другой, минут через пять. Они сразу забрали Кармелу в госпиталь, но уже вечером вернули домой, быстро они её подлечили. Вот ведь как – острое состояние сняли в момент, а с ногами ничего не могли поделать: у стариков часто проблемы с кровообращением внизу, и кожа очень страдает. Уж чем мы только её не мазали – ничего как следует не помогало.

Но, видимо, всё-таки тот случай был неспроста, и здоровье Кармелы  потихоньку двинулось вниз.

А тут вдруг мне говорят: она переезжает в дом для престарелых, в хороший, жалко, да, но иначе не получается. Потому что она больше не потянет финансово эту квартиру, да и заботиться о ней уже некому: была близкая подруга, но недавно умерла. А совсем одну её уже не оставишь. Другие родственники? Да, есть, племянницы, кажется, далеко, это не вариант. Ей помогут, конечно, это совсем скоро, можно сказать, срочно.

А как же все эти вещи? – думала я, – Это же сколько работы: всё упаковать аккуратно и разместить на новом месте. Да и влезут ли? Каким оно будет, это жильё? Найдутся ли там для неё приятели? А то ведь она совсем уже не выходит на улицу, Джеймс про неё спрашивал – раньше-то они общались...

 

И да – были у неё две дочери. Они умерли в детстве, одна за другой, от полиомиелита. Давным-давно, а муж – гораздо позже, в уже преклонном возрасте. И совершенно мне нечего к этой истории добавить, совсем.

 

***

 

Ещё одна миниатюрная старушка с твёрдом характером – Лидия. Полька, и фамилия у неё была польская, типа «Ковальская», хотя немного другая.

Потому что они переехали в Англию вместе с мужем, видимо, после войны. В Англии много поляков с тех времён, у нас даже была клиентка, которая за такого вышла замуж, и она тоже носила польскую фамилию.

У этой Лидии выросли в Англии дети, а потом уже внуки. В коридоре висел семейный коллаж с фотографиями, и все эти молодые люди были очень хороши собой, особенно девушки. А муж умер, и Лидия одна осталась в доме возле церкви. Хотя, наверное, в прежние времена ходила в католическую, которая, впрочем, тоже недалеко, всего полмили в сторону Хэдли.

С нами же Лидия ходила в магазин. В Грэйшоте, растянутом, в основном, вдоль одной дороги, на той её части, что называется High Street, есть нечто вроде площади. Сейчас её перестроили, расширив и замостив, но и тогда там был квадрат асфальта между тремя рядами магазинов, и стояла лавочка с видом на дорогу.

Мы с Лидией парковались за банком Ллойдс и медленно проходили к Coop-у, где набирали продукты на несколько дней, а также газету, пару сэндвичей в упаковке и пачку сигарет. Сэндвичи были ей на внеплановый перекус, а первую сигарету из пачки Лидия выкуривала на площади.

Грэйшот – не самой лучшее место в плане погоды. Я заметила, что и дождя в нём больше выпадет, и снег насыпает более толстым слоем. Вдоль дороги вечно гуляет ветер, и у Лидии не получалось раскурить сигарету. Поэтому я стала ей помогать – она же моя подопечная. И я раскуривала ей на ветру, а дальше она уже дымила сама, запахнув куртку и задумчиво щуря глаза. Потом мы обычно шли к машине.

Дома я распаковывалась, и мы пили чай. Лидия угощала меня печеньем, а сама решала кроссворд с последней страницы свежей газеты. Она очень быстро его заполняла, изредка останавливаясь в задумчивости. Иногда она меня спрашивала о каком-нибудь слове. Раз или два я даже смогла ей помочь, но по большей части от меня не было толку. Зато я  умела отскребать её кастрюли и плиту – Лидия готовила сама. И сортировать её букеты – ей часто дарили, наверное, приезжал кто-то из семьи.

 

Когда несколько лет спустя мы с Вики стали перебирать старых грэйшотовских клиентов, она еле вспомнила Лидию. А потом всплеснула руками: ну конечно же, та польская пани, которую надо было только проводить до магазина, раз или два в неделю, да?.. Там у них ещё стряслась беда с одной из внучек, да, с той самой, красавицей, очень была талантлива, – от неё скрывали... Мы долго к ней ходили, всё то же – просто шоппинг... Ну надо же, совершенно не помню, куда она делась!

И никто не помнил.

Может, семья отказалась от сервиса? И кто-нибудь всё же поселился с ней – в доме нашлось бы место. Вдруг она всё ещё там живёт?

На площади сейчас другая лавка, но я всё посматривала, когда бывала рядом: не сидит ли на ней Лидия, не курит ли, глядя на дорогу?

 

***

Цыгане – это не только национальность. Можно сказать, например, что это образ жизни. Или там культура, хотя для меня всегда в культуру входят элементы быта: чем люди живут и на эту жизнь зарабатывают, не говоря уже о языке и фольклоре.

Конечно, русская классика, в том числе кинематограф, создали в моей душе некий романтический образ: песни, пляски, лошади, дай-ручку-погадаю ...

На самом же деле у меня найдутся ещё простые вопросы: как готовят еду, откуда берут одежду и утварь, гигиену какими методами соблюдают? Ну и ремесла, опять же – читала, например, что прежде цыгане часто шли в кузнецы. А кузнец в те времена – почти кудесник, очень магическая фигура.

То есть. тут, вроде, можно как-то понять: степь, костёр, ярмарка...

Что же до тех цыган, которые в моё время толпами шлялись по Москве, предлагая тушь и прочие невразумительные дары природы, чьи дети босыми пятками бороздили улицы и площади столицы (кроме тех, кого сутками держали привязанными к спине), так единственный раз, когда я удостоилась их внимания, был сто лет назад. Причём, на Украине, мы там с классом собирали яблоки. Помнится, шли мы с подружкой, а пёстрая тётка гаркнула: «Красивая, постой!» – то есть, точно не ко мне.

И с тех пор они ходили сквозь меня, уж не ведаю, почему. Никакой особой цыганоустойчивости у меня на лице не наблюдается, наоборот, кажется, заметно, что я из задумчивых. И вот такой феномен.

Поэтому истории об вынутых из кошелька купюрах, а из ушей – серёжках обошли меня стороной. У мамы как-то забрали получку в поезде, а однажды она остановила спектакль в магазине, когда толпа цыганок уже заблокировала подход к мальчику-кассиру, услужливо распахнувшему ящички. Единственный раз я приобщилась к процессу, когда в местном продуктовом возле Удальцова хорошо одетый мужчина затеял идеологический спор с одной из цыганок (остальные две, как водится, окружили кассу). Там фигурировало, помнится, слово «обман». Статная цыганка тряхнула юбками и надменно ответила борцу за справедливость: «И что? Да у вас всякий начальник обманывает народ. А мы – цыгане!»

Но я мало о них знаю, не больше, чем о здешних.

 

Так вот, возвращаясь к этнической принадлежности, замечу, что британские travelers, которых иногда тоже называют «gypsy», возможно, вовсе не имеют отношения к восточным ариям-париям, поскольку большая их часть (а они неоднородны) – потомки выходцев из Ирландии. И вообще, это давняя история – их странствия по свету. Но жестокая современность каким-то странным образом сблизила стиль их жизни со стилем собратьев из восточной Европы, одновременно окончательно вымыв оттуда то, что я бы назвала культурой – не будем путать её с традициями.

Для меня культура в социальной группе – это прежде всего бытовая самодостаточность и продукты, которые группа производит. Эти продукты, попав на рынок, закрывают бреши там, где быт не в состоянии обеспечить необходимым.

Например, люди живут в лесу, на полянке. Мыться можно в речке, еду готовить на костре, а отходы закапывать. Однако, ничего не выращивая, им придётся покупать или обменивать целый ряд вещей. Например, хлеб, овощи и мясо (если они не охотятся). Удочку для ловли рыбы (если есть, где ловить). Ножи-ножницы. Пряжу или ткань, из которой предстоит сделать штаны и платья (если не купят готовое). На какие средства? Можно перепродавать или лечить коней, опять же петь, плясать и предсказывать судьбу. Сувениры и фенечки вряд ли стоит считать серьёзным продуктом, но пусть так. Нужно уметь делать то, что пригодится другим.

Однако в настоящее время всё, что я знаю об этих ребятах, создаёт ощущение, что они не производят ничего. Или почти ничего. Зато получают пособия, на которые, правда, особо не пошикуешь.

Трудно поверить, что этим людям хватает государственных денег (даже если их всем им выплачивают). Особенно учитывая эти караваны, которые всё-таки иногда куда-то ездят, и немалое количество детей. Значит, они добывают средства какими-то не очень видимыми миру путями, в обход проторенных дорог. Что ж, это тоже своего рода уклад жизни, своеобразный.

После всех фильмах о цыганском быте здесь и в России, после этих Big Fat Gypsy Weddings, пышных платьев, грязных улиц посёлков, караванов, на пороге которых чумазые дети грызут нечто несусветное, и душераздирающей убогости фантазий на тему «чего я хочу в будущем», мои романтические представления окончательно рассеялись.

Вот разве что лошади! Лошади ещё встречаются.

По Липхуку раскатывала какое-то время двуколка – на зависть ребятишкам, поскольку правили ею тоже пацаны, храбро цокающие рядом с автомобилями. Выезд на дорогу, соединяющую Липхук с А3 однажды стал фатальным: искорёженные части тележки ещё долго валялись по газонам.

Говорят, дети остались живы: travelers – ребята нехрупкие.

 

Так вот о быте – однажды у нас появилась клиентка из цыганского посёлка, самозародившегося на подъезде к Хэдли со стороны Грэйшота. Не знаю, как там дело было с законом, но изрядный участок земли обнесли забором, поставили ворота, загнали внутрь несколько караванов, часть из которых превратили в дома, – и привет, мы здесь живём, одна большая семья, а чем вы недовольны-то?

Обычно такие стоянки рано или поздно разгоняли власти – «по просьбам трудящихся». Но тут была видна основательность и уверенность в своей правоте. И никакой особенной грязи, кстати – всё прилично, хотя и без клумб.

– Пусть придут и посмотрят, – негодовала наша клиентка, Дэлия, – какие мы тут. Почему надо всегда ожидать от нас плохого?

Караванный дом был своеобразен. Через узкий коридор едва можно было протащить хойст, в санузле с трудом разворачивалось кресло, в комнате тоже приходилось тесниться. Хойст повреждал ковёр на полу, да и вообще, как мне казалось, всему этому хозяйству пора было делать update. Зато кухня радовала чистотой, в узкой гостиной стояли барочного вида диван, мягкое кресло, а также находился прекрасный большой телевизор и ещё несколько статуэток под стать дивану.

Сама Дэлия, полная белокурая женщина (они там все блондины, хотя женская часть семьи эту свою блондинистость всё-таки поддерживала известными методами) была  своего рода матриархом. К ней каждый день захаживали на поклон другие члены семейства, а две-три девочки-подростки (внучки, как я поняла) сидели подолгу на вышеупомянутом диване, тихо болтая и пересмеиваясь. С бабушкой они обращались подчёркнуто уважительно – думаю, иначе их бы быстро угомонил дед, неприметного вида мужик, вечно занятый с машинами (похоже, они заменяли этим людям лошадей).

Несмотря на полноту, возраст, инвалидность со всеми этими перемещениями при помощи хойста и кресла, Дэлия, безусловно, была красавицей. В ней проглядывали грация и достоинство римской матроны, на чей профиль можно любоваться до старости. Всякого рода семейные торжества (а они всегда были многолюдны) требовали нарядности, так вот, нарядная Дэлия была просто неотразима.

 

Чем занимался весь этот клан было не совсем ясно. Летом они устраивали ярмарки с каруселями, но и вне сезона в лагере постоянно шло деловое жужжание, кто-то приезжал-уезжал, мужчины, тихо переговариваясь, копались в потрохах своих транспортных средств, а мальчики крутились рядом. Один из них, лет 11-12-ти то и дело попадался мне в доме, где он явно норовил быть при деде, выскальзывая из-под опеки бабушки. Я не спрашивала, почему все эти дети не учатся: говорят, девочки бросают школу рано, начиная готовиться к свадьбе и семейной жизни (казалось, они не особо заняты), да и мальчики не торопятся на уроки. Этот пацан, как и его сёстры удивлял меня лёгким, но ощутимым высокомерием, сквозившим при любом нашем контакте. Старшие вели себя вполне учтиво, но, видимо, именно дети отражали истинное положение вещей.

Сыновей Дэлии, негромких крепких мужчин, а также их кузенов, я почти не видела. Зато мне разрешили как-то зайти в один из караванов, приехавших, надо полагать, на зимнюю стоянку. Внутри он был откровенно роскошен: выложенный чёрно-белой плиткой пол, сверкающая техника... Я не стала проходить внутрь, одного взгляда мне хватило. Наверное, у цыган тоже есть богатые и бедные.

 

Ухаживать за Дэлией мы приезжали по двое. Можно было начинать работу, не дожидаясь второго кэрэра – муж Дэлии, Майкл, не возражал. Однако, это было физически трудно, поэтому однажды, обнаружив утром, что напарницы у меня не будет (а я всё ждала, получив заверения от мальчика off-time, на которого потом от души наорала), я мысленно взвыла, понимая, что справиться одной нереально. И тогда Майкл, молча наблюдавший мои телефонные корчи, спокойно вошёл в комнату, встал рядом и очень умело помог мне со всей рутиной, причём как-то удивительно непринуждённо – Дэлия ни разу не напряглась и не огорчилась.

В ней вообще чувствовалась доброжелательность, она легко поддерживала беседу и единственное, что могло её вывести из себя, это любые обобщения по поводу её соплеменников. Она просто искрила, возмущаясь предрассудками злых людей, которые и сами небезупречны, между прочим. Своих она любила безмерно, хотя и поругивала порой. Они бывали неслухами, эти её потомки, всё норовили делать по-своему. Одна из дочерей Дэлии разбилась на мотоцикле – в гостиной висел портрет своенравной красотки, не внявшей уговорам матери быть поосторожнее. Дэлия до сих пор её оплакивала.

 

Вот так оно и длилось, и, хотя порой Дэлия болела и даже попадала в госпиталь, казалась, она ещё долго будет держаться. Не силой здоровья, а силой родственных связей, потому что как же они все без неё?

Смерть Дэлии, возможно не мгновенная, оказалась для меня совершенно внезапной: да, вроде, ещё недавно она собиралась на юбилей (или похороны), мы обсуждали с ней фасон шляпки, и ведь как хорошо она тогда выбрала, на фотографии – просто гранд-дама в этом наряде, лучше всех!

В тот год многие умерли в том районе: и Милдред, и ещё одна женщина из Хэдли, и Джеймс, который вообще-то, вроде, не болел.

– Так ему просто незачем жить, – сказал, помнится, Терри, – Ты видела его сына? Я удивилась: Терри – рыцарь (хотя не знает об этом), он никогда ни о ком не говорил дурно... Но Джеймс был действительно очень одинок. А Дэлия не была, и её все любили. Страшно было подумать, каково её 

мужу.

Она умерла в день смерти своей дочери, так мне сказали. Может, всё дело было в этом, а не в инфекции, косившей в тот год стариков. И не в докторе, которому было лень напрягаться для немолодой цыганки.

 

Осень 2016-зима 2017

bottom of page