Старые канселы бывают очень приличными, в добротных домах, а в сельской местности ещё и с куском земли гораздо больше носового платка (нынешнее строительство неуклонно движется прочь от толстых стен и больших лужаек). В деревне Лисс старый район с такими домами расположен на широкой улице, обсаженной по краям берёзами и буками, с газоном и отдельной асфальтовой дорожкой. Можно совершенно спокойно парковаться с обеих сторон: места хватит даже на развернуться. Внизу улицы, там, где въезд, проходит дорога из центра Лисса в глубь country, в сторону бывших ферм, а наверху она, то загибаясь, то заворачиваясь кренделем, упирается в лес. Поднявшись вверх по лесу (если вдруг вам это пришло в голову), вы окажетесь на старой А3.

Дорога, по которой я регулярно спускалась с А3, вечерним временем не особо приятна для сползания. Да вообще все местные туманы обязательно застревают именно на этом холме. Зато с парковкой никаких проблем, если мой клиент – Ленард.

 

Ленард родился с ДЦП чёрт знает сколько лет назад, когда британское законодательство ещё не особо пеклось об инвалидах. Поэтому его выживание – в значительной степени его личная заслуга. Хотя, как я понимаю, он жил в семье, и традиция эта сохранялась после смерти его родителей. На момент нашего знакомства его семьёй была невестка.

«Невестка» (daughter-in-low) это, по-здешнему, примерно то же, что и в России. Под такое родство много кто попадает – вернее, позиция такова, что ты много кому невестка. Клэр, женщина моих примерно лет, может, несколько помоложе, жила с Ленардом, по сути, вдвоём. Оба её взрослых сына уже снимали где-то не очень далеко, появляясь «в гости». Мужа вокруг не наблюдалось, и Клэр никогда его не упоминала. Предположить, что он был сыном Ленарда я никак не могла. Даже покойным – покойного она бы упомянула.

Получается, Ленард достался Клэр в наследство от исчезнувшего супруга. Расспрашивать же подробности этого родственного обмена у меня не хватило духу: Клэр, дама нрава нелилейного, могла послать меня подальше с моей любознательностью.

Ленарду с ней жилось вполне замечательно, насколько может быть замечательно старому человеку с ногами, постепенно теряющими ту небольшую устойчивость, которая была им отмерена. Нельзя сказать, что ему достался худший вариант ДЦП: он до сих пор мог ходить при помощи рамы, интеллектуально же был в полном порядке, но зато Дорогое Мирозданье зачем-то наградило Ленарда ихтиозом (не худшим из его вариантов, но всё же...), а под конец, совсем уже распоясавшись, раком молочной железы.

Во время моих визитов как раз исполнилось пять лет после операции и лечения. Клэр свозила Ленарда на анализ, и они отпраздновали его статус «clean».

 

У Клэр была трудовая жизнь, оба её сына имели должности скорее скромные, помимо уже своих житейских проблем. Но они казались довольно сплочёнными, держались дружно, авторитет матери, похоже, был непоколебим. Она и оба парня, да ещё Ленард – такая вот ячейка общества. В Лиссе они жили много лет.

Как я поняла, поселившись с Ленардом, Клэр должна была получить статус и пособие, но к этому в пакете прилагались ответственность и ежедневная забота. А также поездки ко врачам и разное другое, сопровождающее жизнь человека «с ограничениями».

Зато у них был очень симпатичный дом, где Ленарду был отведён отдельный вход, спальня, санузел и гостиная с дверью в сад. Клэр любила возиться в саду, там всегда что-нибудь цвело, и две полосатые кошки (толстая и тонкая) бродили туда-сюда, иногда для разнообразия устраиваясь то на кровати Ленарда, то на моей куртке. Клэр их частенько ругала за бестолковость, она не страдала излишней мягкостью характера. Но с Ленардом была неизменно уважительна.

– Знаешь, – сказала она мне однажды, – он ведь всю жизнь работал, всегда. Это сейчас, когда он старый и слабеет с каждым днём, он вот так сидит дома. Но раньше всё было иначе.

Я не спросила, кем мог работать человек с ДЦП пятьдесят, тридцать, десять лет назад. Да много кем: руки есть, голова соображает – что-нибудь да найдётся! Старое поколение – оно такое.

 

***

 

​

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

строго по дороге, никакого тротуара. Из-за припаркованных машин его не сразу видно. Так что, если вас занесёт на Боро в Петерсфильде, не разгоняйтесь.

В Липхуке таким персонажем работает Человек С Тележкой. Довольно долгое время он ходил с зелёным мусорным контейнером, кое-как подвязанным для дальних прогонов на железную раму. Потому что всё-таки два колеса – это со двора на улицу вывезти в день забора, а не по всей деревне мотаться.

Но нашлись добрые люди, и вот уже наш герой ходит с нормальной сумочкой на колёсиках, а рядом семенит мелкий пёс. Насчёт пёсика, на мой взгляд, это смело – но, наверное, кто-то мониторит процесс... Одно время этот Человек с Тележкой даже разносил какие-то журналы.

 

Я не знала, как его зовут и где он живёт. А потом неожиданно узнала – он был соседом нашего клиента.

Это был пожилой мизантроп со звучным именем и фамилией, кончающейся на «вик». Поэтому пусть он у меня будет Вик – ему подходит.

Этот Вик имел внешность старого еврея из немецких карикатур 30-х. Поэтому я всё надеялась, что моя фамилия разбудит в нём родственные чувства. Но это я просчиталась: даже если старина Вик и знал о своих корнях, он совершенно не собирался испытывать родство к кому бы то ни было.

Впрочем, я не совсем права: у него была сестра-невидимка, которая его навещала (и даже приносила цветы), в комнате и коридоре стояли фотографии молодого человека яркой внешности (на одной из них он выходил из воды), и ещё Вик как бы дружил с нижним соседом.

Прекрасный юноша, по словам Вика, был его племянником, а соседа – прохладно-вежливого и, как мне показалось, хорошо организованного – я сочла близким для Вика человеком, но не угадала: в какой-то момент Вик сварливо поведал, что и за поход в магазин, и за попытки уборки в его квартире тот хочет мзды – а вы думали, это он даром? Ха!

В отличие от аккуратного соседа, на досуге прибирающего и свой, и виков сад, наш клиент был средней тяжести hoarder-ом. То есть, ему ещё оставалось, где спать, но передвигаться по дому было уже затруднительно.

Кроме картин Вик имел неcметное количество того, что называется brick-a-brack – всякое бесполезное бьющееся барахло. За которое я то и дело задевала разными частями тела, содрогаясь от перспективы что-нибудь сломать. Потому что это мне оно – какая-то фигня из фарфора, а уважающий себя хоардер всех помнит в лицо и спуску мне не даст.

Так вот, я там честно убирала, мыла на кухне то, что ещё можно было вымыть, выносила ревностно мусор и даже заказывала-забирала для Вика лекарства. Однако он явно больше симпатизировал Сэнди – может, потому что та такая изящная и ловкая, и не является потенциальным разрушителем его сокровищницы. И даже Лоренса Вик простил, когда он однажды пропустил визит: у нас оно случается, если неделями у тебя один и тот же список, а потом раз – и добавили. А ты не проверил, репа!

Но меня Вик не простил. Я потом вспомнила и примчалась – но поздно, поздно!

И вот ведь какой несгибаемый – он не только на меня пожаловался, он спустился вниз на своём лифте и стоял в дверях: маленький, толстый, с выпяченной брезгливо губой... Я даже подумала, не пасть ли мне на колени – раз уж он тут меня дождался и дверь открыл. Но Вик не пустил меня на дорожку к дому. Так и сказал – вали, мол, и не вздумай приближаться. Посему я уже не стала брякаться в темноте возле живой изгороди – всё равно не увидит. Опять же, дождь...

Вик всегда очень напирал, что тратит на нас бешеные деньги, и мы обязаны стараться. Я как-то попыталась ему объяснить, что бешенство этих денег неравномерно размазывается по всей компании, и невелик урон, ежели что – у нас клиентов много. И хорошо бы ему не грубить – та же Сэнди, например, вообще ангел небесный, такой другой ему не светит. И что кэрэры могут отказаться, вы не в курсе? Хуже того, можно прервать контракт, если клиенту так уж всё у нас не нравится.

Но Вик не внял, а потом ушёл от нас в другую компанию – ту, что организовала одна из наших менеджерок, прямо здесь, в Липхуке. Весьма успешную, кстати, часть наших девочек к ней перебралась... Но Вик и там не прижился.

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

         

​

 

***

 

Одна такая Бренда жила в большом старом доме у дороги, ведущей из Липхука в Хэзелмир. Очень они добротные, эти старые дома: кухня-столовая большая, гостиная с камином, толстая плитка на полу. А наверх я не ходила. И дом, надо заметить, был ухоженным, чистым, и вообще было непонятно, что нам у этой Бренды делать.

Она – крепкая ещё старушка – всё время отмахивалась от любой помощи. А вызов был часовой, и я прямо изводилась вся, чего бы ещё полезного там совершить – всё одно ж сидеть. Хоть посуду помыть – можно? Хоть цветы полить...

Дело в том, что у Бренды деменция выражалась всё больше в идеях, а физически она была ещё ого-го! Отлично выглядела, и всё с таким задором по жизни... Я бы даже сказала, с хитрецой. Очень она была недовольна своими дочерьми, чем-то они её не уважили.

Я видела одну мельком: нормальная миловидная женщина средних лет, тихая и терпеливая. Разумеется, обременённая работой и семьёй. Это она и устроила наш пакет, потому что были у неё разные опасения насчёт матери.

 

Во-первых, Бренда всё время играла в какие-то лотереи. Весь стол на кухне был завален вырезками, сулящими златые горы. Это бывает со стариками и, к сожалению, не всегда оно безобидно. Уж не знаю, как там дети Бренды урегулировали сию проблему: запретить матери тратить свои деньги они бы не сумели. Но освидетельствование здоровья и последующие юридические процедуры могут приостановить дальнейшие финансовые потери. Если, конечно, на то есть добрая воля со стороны престарелого родителя. Британия полна мрачных историй о старой маме, пустившей по ветру имущество.

Во-вторых Бренда рвалась «в пампасы». Причём, не одна – у неё был друг. Она ему регулярно звонила и беседовала с ним тихим интимным голосом. Она говорила, что готова убежать хоть сейчас, что дети пытаются запереть её в этом доме, а ей он не нужен, она может всё бросить и приехать... прям  сегодня...

Думаю, бедный старичок не раз уже приужахнулся... Хотя кто знает, может, ему нравилась такая драма.

К сожалению, артистическая натура Бренды не всегда ограничивалась планами. Она требовала действий – и Бренда в какой-то момент решила продать таки дом. За наличные – а что тут непонятного? Такая приятная семейная пара, из Польши. Им надо было срочно: чтобы уже осенью дети пошли в местную школу. Они и деньги привезли, в конверте. Все пять тысяч.

На этом месте Бренда начинала хмуриться – видимо, всё-таки дочери проявили бдительность, да и британская юридическая система не подкачала.

Собственно, после этого мы и стали посещать Бренду.

 

Были у Бренды и другие посетители. Они приходили по двое: задушевного вида тётки, очень похожие на Свидетельниц Иеговы. Они, видимо, только начали обработку Бренды и, кажется, ещё прикидывали, стоит ли. Поэтому, не увидев привычных журналов с рекламным красавцем-Иисусом на обложке, я засомневалась. Тем более, тётки проходили мимо меня, не здороваясь, а я была уверена, что иеговисты всегда всех приветствуют и вообще охотно расширяют круг знакомств.

Так что я переписала номер машины, на которой приехали посетительницы, и отдала его в офис – пусть передадут детям, а те уж знают, что в таких случаях делать.  И, между прочим, они таки оказались Свидетелями Иеговы! И даже журналы потом принесли, хотя продолжали смотреть сквозь меня, такие странные. А Бренда им загадочно улыбалась, и обещала подумать насчёт прийти на собрание, и дом, конечно, сам по себе был очень заманчив: в таком можно тоже устроить meeting, c чтением священного текста, с чаем и бисквитами. Хотя мне почему-то не казалось, что это всё для Бренды так уж привлекательно.

 

А умерла она совершенно неожиданно, от разрыва аневризмы в брюшной полости. Джемма, не дозвонившись, увидела через замочную скважину Бренду, лежащую на полу в кухне. Когда дверь открыли, оказалось, что уже несколько часов как поздно. Внутреннее кровотечение – надеюсь, она просто потеряла сознание и сама не заметила... Хочется верить.

 

***

 

Деменция – это ж не обязательно неопрятный старик. Она бывает очень разной. Иногда и не сразу разберёшься, что к чему.

 

Перед тем, как поехать на обед, я заскакиваю в офис, и тут меня ловит Лина.

– Хочешь посидеть два часа? Есть клиент в Хэдли, хороший клиент, у него жене надо уехать по делам.

– А что за клиент? – мне неохота ни с кем сидеть, я настроилась побыть дома, но неудобно прямо так сразу говорить «нет».

– Мужчина, лет шестьдесят примерно, деменция – Лина знает мою въедливость, – Предложишь ему кофе и сэндвич, там всё приготовлено.

– Деменция в шестьдесят? – я подозрительна, и у меня есть на то основания, – Чего так рано? И вообще, come on, Lina, давай поподробнее, что с ним не так? К чему мне готовиться, а?

– Да всё с ним нормально, – уверяет Лина и смотрит честными глазами. Они у неё всегда такие.

– Ну да, – занудствую я, – а ты помнишь ту леди, что жила вон там, за углом? Вы мне ещё говорили: такая славная, просто посидеть, попить чай, к ней потом ещё, может, друг зайдёт, типа партнёр, – и вообще никаких хлопот. Она рыдала три часа! Сначала мы втроём сидели у него, а потом переместились к ней, но она всё равно рыдала. И ничего не помогало – я болтала, альбомы подсовывала, предлагала то-сё... А она всё повторяла: где я, кто я? Помоги мне, Питер! А потом стала говорить Питеру: кто ты? Я тебя не знаю. И тогда он тоже начал плакать... Я там с горя всё перемыла на обеих кухнях.

– Ну что ты! – Лина взмахивает узкой ладонью, – Ничего там такого, я же говорю, очень милый клиент, всем нравится. Это у нас тут просто один кэрэр заболел... Два часа – ты ещё успеешь себе купить что-нибудь пожевать.

 

Дом я нашла не без труда, хотя меня снабдили подробной инструкцией. Когда-то он был амбаром, но такие здания сплошь и рядом переделывают в современное жильё, вот только дорогу не всегда асфальтируют. Но вокруг дома благоустроено, и я звоню, вертя по сторонам головой: какой приятный кусок леса, и до цивилизации вообще-то близко...

Дверь открывает высокий мужчина, эдакая картинка из журнала «Country Life». Здравствуйте, – вежливо говорит он, – проходите, пожалуйста. Не желаете ли чаю? Интересно, – думаю я, – а где сам клиент? Это к нему друг, что ли, в гости зашёл? До меня не сразу доходит, что клиент стоит передо мной. И он действительно очень милый.

– Хотите пить чай на кухне? – продолжает этот замечательный человек, – Или, может, посидите в гостиной? Я могу включить музыку.

И он включает музыку. И спрашивает, люблю ли я танцевать. И начинает танцевать сам, вскидывая свои безупречные ноги, а я прикидываю, как далеко ушла от входной двери, да а та, что на кухне, не ближе...

 

И, между прочим, я была совершенно не права. Права была Лина: прекрасный клиент, я даже сумела поесть, и мы поболтали, и ещё он подпел одной из песен, которые включил мне от всего сердца. То есть, это были совсем не худшие два часа моей профессиональной деятельности, ничуть они меня не перегрузили. И так приятно было смотреть на ухоженного джентльмена, улыбающегося, довольного жизнью. Что за жена у него, – думала я, – ведь это же её заслуга! И так стильно всё тут сделано, так чисто..

Напоследок я завела разговор о фотографиях, стоявших в рамках на столе у камина: очень интересные и красивые, это всё ваша семья? Расскажите, пожалуйста. Я же знаю, это всегда приятно – показать своих родных, вспомнить что-нибудь из семейной хроники.

Но он никого не назвал. Похоже, он просто не помнил.

 

***

 

Будда говорил, что по жизни надо идти, лишь слегка к ней прикасаясь.

Ага, особенно, если у тебя работа, семья, да и до этого не так-то было просто вытоптать себе место под солнцем. А тут – «истинное делается легко».

Но результат всё-таки примиряет с потерями по дороге.

Если ты готов примиряться.

 

Допустим, тебе где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью, и у тебя большой хороший дом , скорее даже усадьба в Хемпшире, отличные взрослые дети, и есть ещё бизнес, и лондонская квартира... И сама ты – симпатичная деловая женщина, но вот только муж страдает болезнью Паркинсона, уже который год. Действительно страдает, всем с ним рядом уже невесело, а был молодец-плэйбой, спортсмен и любитель красивой жизни. И жизнь эта была действительно красивой, с голубым небом под белыми парусами и загорелыми детьми, и всем таким прочим. А теперь этот несчастный мотается по огромному дому, то и дело рискуя свалиться, задевая то статуи на полу, то картины (он их коллекционировал для удовольствия, во как!), то норовя сесть мимо кресла. А он ведь ещё и плэйбой, он это помнит, но девочки-кэрэрки сочувственно пожимают плечами: ничего, мол, бывает, главное, что в туалет сходил и лекарство выпил вовремя, а вот кушал сегодня плоховато...

Ещё у него случаются глюки, что нормально при развитии болезни: ты видишь того человека на дереве? Что он там делает с утра, не знаешь? – Это уже мне, и я какое-то время шарю взглядом по соснам – ну вдруг пришли их подровнять, я знаю?

А вскоре я бросаю эту затею – гулять с клиентом по лужайкам, – потому что это становится рискованным: очень высокий человек, а на ногах уже неустойчив. Теперь и на веранде он не хочет сидеть, хотя погода чудесная, я же хотела, как лучше... Недавно, говорят, сам тут за всем следил, вон в сарае маленький трактор...

Но жизнь-то продолжается, вот что. И есть пока на какие средства её организовывать, и есть ещё силы, и дети помогут, конечно. Хотя уже не здесь, не здесь...

 

А может быть и так: ты – молодая женщина неопределённой специальности, и вот у тебя появляется мальчик, из приличной семьи, но немного как бы непутёвый, что-то с ним не всё гладко, с этим мальчиком, однако он хорош собой и вообще дуся. На фотографии того времени можно видеть пару родителей (она – красавица, из тех, которые умеют носить шляпки, он – солидный мужчина, в костюме), их юного сына и её – в чёрных кудрях (может, крашеных, ну да кому какое дело?), немного с оттенком экзотики, в каком-то летящем наряде, уже принятую, уже обласканную, ладно, живите, дети!

И почему-то кажется, что мальчик был не балбес, там глубже. Этакое выпадение винтика, но дело давнее, ничего же мне не известно, так, фантазия. Во всяком случае, парня пристроили к доброй и заботливой женщине. Конечно, она будет ещё менее строга, чем маменька: кури, сколько хочешь, да я сама с тобой подымлю... И надо бы ему всё-таки встать на ноги, коли вот так вдруг взял и женился...

Впрочем, про ноги разговор отдельный.

К тому времени, когда к нему начнут ходить кэрэры, ног уже не будет, их ампутируют из-за эндартериита. Да и не нужны они ему, они только болят, а он всё равно лежит целый день в кровати, едва пьёт и почти не ест, всё больше йогурт. И курит одну от другой, даже во сне (он постоянно дремлет), и говорит с трудом и, кажется, вовсе не смотрит бесконечный боевик на экране телевизора. Но сигарету не выпускает из пальцев, а заберёшь её – сразу спохватится и запротестует невнятно. 

Ему не так уж много лет, да и жена его ещё не старая, но возраст, конечно, виден, да и что у неё за жизнь в этом маленькой квартире, которую надо бы отремонтировать уже, особенно кухню, где едва развернёшься? Да и ванная, вся в лиловых тонах, тоже нуждается в некотором обновлении, и я брожу по этому дому, пока клиент спит 

(находиться с ним в одной комнате – это

​

​

 

​